Посвящаю моему отцу.
В основу повести легли реальные события,
которые стали частью его биографии.

1.

Поезд заметно сбавил ход и с гулким стуком въехал на мост. Юрка, едва не взобравшись на откидной столик, с любопытством смотрел в мутноватое от пыли вагонное окно. За проплывающими мимо фермами железнодорожного моста широкая река, играя солнечными бликами, степенно несла свои воды. Берега реки утопали в густой зелени, из-за которой кое-где возвышались дома. На водной глади там и здесь стояли лодки, с высоты моста казавшиеся выброшенными ветром на водную гладь тополиными листочками. Вдоль противоположного берега протянулась набережная, отделённая от воды стройными рядами пирамидальных тополей.
- Ух, ты! – восхищённо воскликнул Юрка. - Мама, это Днепр?
- Да, сынок, Днепр, - ответила Анна Яковлевна, - мы уже почти приехали.
- Вот это да! Вот это – сила! Почти как море! Не то, что Лопань у нас в Харькове, – продолжал восхищаться Юрка. – Мам, мам, гляди - остров! Как здорово! А мы сплаваем на него?
- Не знаю. Для этого нужна лодка, - ответила ему Анна и стала собирать вещи.
После моста вагон громче застучал колёсами на стрелках, стал раскачиваться из стороны в сторону. Юрка несколько раз ударился лбом о стекло, но от окна не отрывался. Ему, как и любому другому мальчишке девяти лет от роду, было всё интересно. Он с любопытством разглядывал стоящие на запасных путях составы, станционные сооружения и дома, видневшиеся вдали, водонапорную башню.
Паровоз, разбрасывая клубы пара и громко шипя, словно потревоженная змея, медленно втянул состав на станцию. За окном показался залитый лучами полуденного солнца перрон, на котором скопилась толпа встречающих. Все нетерпеливо ждали остановки поезда. Одни, разглядев в вагонном окне своих близких, бежали рядом с вагоном, радостно размахивая руками, другие стояли, внимательно всматриваясь в проплывавшие мимо запылённые окна поезда. Состав, скрипнув тормозами и лязгнув сцепкой, остановился. Пассажиры засуетились и, нетерпеливо подталкивая друг друга в спины, стали протискиваться по узкому проходу душного вагона к выходу на разогретый жарким июньским солнцем перрон. Юра, оторвавшись наконец от окна, забеспокоился:
- Мама, мы уже приехали? Это Днепровск?
- Да, сынок. Только не Дне-провск, а Дне-про-пет-ровск, - раздельно, по слогам сказала Анна Яковлевна. - От слов «Днипро» и «Петровский». Запомни, и произноси правильно.
- Дне-про-пет-ровск, - старательно повторил Юра. - А почему мы не выходим?
- Успеем. Пусть сначала люди выйдут. Зачем толкаться в проходе?
- А вдруг поезд поедет, и мы не успеем выйти? – не унимался Юра.
- Не переживай, сынок, здесь поезд будет стоять долго, – по-спешила успокоить его Анна Яковлевна, - это конечная станция.
- А тётя Соня будет нас встречать? – выглядывая в окно на многолюдный перрон, спросил Юра.
- Нет, не будет. Мы сами доберёмся. Она нас ждёт дома.
Юра согласно кивнул маме и, положив свой чемоданчик на колени, снова устремил взгляд за окно. На перроне было оживлённо. Люди встречали приезжающих, обнимались, целовались, брали чемоданы, узелки и уходили в здание вокзала. Несколько тёток, устроившись в тени жасмина и сирени у небольшого заборчика, отделявшего перрон от привокзального скверика, торговали вишнями, яблоками-скороспелками, семечками и прочей незамысловатой снедью.
Вагон быстро пустел, и они с мамой тоже поспешили к выходу. Перрон казался раскалённой сковородкой - даже сквозь подошву сандаликов чувствовался жар. Полуденное солнце в выцветшем безоблачном небе стояло почти в зените, обжигая лучами землю. Бездомный пёс, заискивающе виляющий хвостом в надежде выпросить у людей что-нибудь съестное, переминался с лапы на лапу, не в силах стоять на горячем асфальте. В конце концов, он не смог больше терпеть и, быстро перебирая лапами, высунув бледно-розовый язык и учащённо дыша, убежал в спасительную тень скверика.
Юра с мамой быстро прошли через зал ожидания и вышли на многолюдную привокзальную площадь. Здесь было немножко прохладнее, легкий ветерок обдувал лицо, из-за чего солнце уже не казалось таким жарким. Площадь почти не отличалась от привокзальной площади Харькова – такая же большая, с такой же суетливой толпой, с такими же трамваями, с такими же газетными киосками. За площадью виднелись дома, почти такие же, как и в Харькове.
В трамвае Юра устроился возле окна и с неподдельным интересом смотрел на улицы Днепропетровска. Июнь 1941 года выдался на редкость сухим и жарким, листья на некоторых деревьях, особенно на тополях, пожухли, как это бывает обычно в конце августа. Липы, едва отцвели, как покрылись чёрным налётом, словно сажей после пожара. Всё вокруг – кустарники, трава, тротуары, дороги, дома – всё было под слоем серой пыли. Солнце нещадно пекло, в вагоне трамвая было как в духовке. Воздух от жары колебался, и в этом мареве иногда казалось, что асфальт покрыт лужицами.
Но всё это не могло испортить настроение девятилетнему мальчишке, приехавшему на отдых в этот город, мечтавшему об интересных приключениях, о купании в тёплой реке, об игре в футбол с местными мальчишками и даже, чего греха таить, о налётах на чужие сады. Эта поездка была запланирована давно, ещё в мае. Юра закончил второй класс, у него были каникулы и он изнывал в родном Харькове от безделья и нетерпения. Мальчик понимал, что поехать на Днепр они смогут только тогда, когда у мамы, школьной учительницы, начнётся отпуск. И вот наступил тот долгожданный момент.
Сейчас Юрке больше всего хотелось снова увидеть Днепр, которым он грезил всю последнюю неделю, с того самого момента, как мама сообщила, что они в следующую субботу поедут в Днепропетровск погостить к родственникам.
- Мама, а скоро Днепр? – спросил Юра.
- Скоро, сынок, скоро. Вон за тем поворотом будет мост. Мы поедем по нему на другой берег, и ты сможешь снова увидеть Днепр во всей его красе. – Анна Яковлевна улыбнулась и потрепала сына по голове.
- А я помню тот мост, - радостно сообщил Юра. - Мы тогда ещё с папой приезжали к тёте Соне.
- Неужели ты помнишь? Тебе же тогда было всего лишь пять лет – удивилась Анна Яковлевна.
- Помню. Мост такой красивый и большой, а Днепр очень широкий. И ещё я помню, как мы с папой купались в Днепре. Он тогда учил меня плавать.
От воспоминаний сына Анна Яковлевна взгрустнула. Вот уже без малого четыре года она жила без мужа, а её сын – без отца. Где он, что с ним? - ничего не известно.
Муж Анны Яковлевны, Глеб Афанасьевич, в то время работал, как и она, учителем в харьковской школе. Ещё в 1918-м он вступил в большевистскую партию, был убеждённым коммунистом, однако в 1934 году, после прокатившегося по стране голода 1932-33 годов, вышел из партии с формулировкой «Из-за несогласия с политикой КП(б)У по крестьянскому вопросу». В том же, 1934 году, он был первый раз осуждён на три года условно. И вот в один из октябрьских вечеров 1937 года к ним в дом пришли с обыском. Перевернули вверх дном всю квартиру, что-то искали, но так и не нашли. На вопрос Анны Яковлевны о том, что случилось с её мужем и где он, хмурый лейтенант НКВД сухо ответил: «Арестован».
Позже Анна получила уведомление о том, что её муж осуждён на десять лет лагерей без права переписки. И всё. И больше ни одной весточки о его судьбе. Словно в воду канул. На удивление, их семью больше не беспокоили, даже не выселили из квартиры в добротном доме «Профработник» в центре города, где они жили. Этот квартал Харькова, называемый Загоспромьем, рядом со зданием Госпрома и площадью Дзержинского, самой большой площадью в Европе, был по-своему уникален - огромные многоквартирные дома, и у каждого – своё имя: «Дом Специалистов», «Красный Промышленник», «Дом учителей», «Военвед», «Табачник», «Профработник»…
Трамвай, позванивая и скрипя колесами на поворотах, взобрался на мост, и Юркиному взору снова открылась чарующая панорама Днепра с играющими на воде солнечными бликами.
- Мам, а мы сегодня пойдём купаться? – не отрываясь от окна, спросил Юра.
- Нет, сынок, сегодня отдохнём с дороги. К нам придут дядя Серёжа, дядя Витя, и тётя Ниса. А завтра с утра мы с тобой пойдем на Днепр. Потерпи – у тебя все каникулы впереди. Ещё накупаешься вволю.
- А дядя Витя пойдёт с нами?
- Пойдёт. Завтра воскресение, выходной день. Помнишь, наверное, что дядя Витя любит купаться, словно утка? Разве он пропустит случай лишний раз окунуться? – улыбнулась мама.

Солнечный лучик пробивался сквозь щель между занавесками. У самого окна колыхалась ветка, согнувшаяся под весом ещё недозрелых, но уже крупных яблок, так и норовя раздвинуть кружевные, с вышивкой занавески, проникнуть в комнату и пощекотать спящего Юру.
- Подъём, лежебока! – весело пробасил дядя Витя. – Проспишь всё на свете! Давно уже пора в Днепре купаться, а ты всё в постели нежишься, как кисейная барышня.
Юра, моментально проснувшись, вскочил с кровати и тут же спросил:
- Прямо сейчас пойдём?
- А где твоё «доброе утро»? – хитро подмигнув, спросил Виктор. – Или тебя не научили здороваться?
- Ой, доброе утро – смутился Юра.
- Вот это – другое дело. Привет, племянничек, – рассмеялся дядя. - Ну-ка, быстренько завтракать, и на речку. Хватит спать. Так все каникулы проспишь!
- Я не хочу есть. Давайте сразу пойдём купаться, - заупрямился Юра.
- Э, брат, так дело не пойдёт. Если не позавтракать, то откуда силам взяться, чтобы Днепр переплыть? – деланно возмутился Виктор.
- А мы что, поплывём на другой берег? – удивился Юра. – Но ведь Днепр такой широкий! Я не смогу его переплыть!
- Ты прав, Юра, Днепр так просто не переплыть. Помнишь, как у Гоголя: «Не каждая птица долетит до середины Днепра»? Ах, ну да, я и забыл, что вы ещё не изучали Гоголя, - спохватился дядя Витя. – Ну да всё равно – марш умываться и завтракать!
Юра, не одеваясь, в одних трусиках, босиком побежал на веранду к умывальнику. Быстро умывшись, он сел за стол и, давясь от спешки, стал поглощать яичницу, запивая её чаем. Через десять минут они спускались узенькой улочкой к берегу Днепра. Солнце, пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, припекало непокрытую голову и затылок. Юра вприпрыжку спускался вместе с дядей к реке, поднимая при этом небольшие клубы пыли. Он был по-детски счастлив: сбылась мечта – он идёт купаться в Днепре! Многие мальчишки из его двора в Харькове сейчас бы позавидовали ему! Не у каждого есть дяди и тёти, живущие на Днепре.
Улочка кончилась внезапно, открыв взгляду мальчика широкую водную гладь. С берега Днепр казался ещё шире, чем с моста. На другой стороне реки двигались машины, казавшиеся отсюда игрушечными, шли люди, словно маленькие муравьи, вставшие на задние лапки. Дул лёгкий ветерок, и на песчаную полоску берега с лёгким плеском набегали небольшие волны. Неподалёку через мост прогромыхал товарный состав.
Вода в Днепре была тёплой, словно Юра окунулся не в реку, а в ванную. В такой воде можно было купаться, не вылезая на берег, целый день. Мальчик нырял в эту тёплую воду, прыгал, разбрасывая брызги по сторонам, повизгивал от восторга. Дядя Витя, мощными рывками загребая воду, уплыл далеко от берега. Юра, нащупав ногами на песчаном дне ракушки, зажимал нос и нырял за ними, чтобы затем запустить их по воде, считая вслух, сколько раз они подпрыгнут, прежде чем снова опустятся на дно.
Дядя Витя, отфыркиваясь, выбрался на мелководье и весело подмигнул племяннику:
- А ты, Юрка, хорошо умеешь плавать?
- Только «по-собачьи», - смущённо ответил Юра.
- Ну, не беда. Вот позагораем немножко, и я буду учить тебя плавать по-настоящему. Хочешь?
- Хочу! Меня когда-то давным-давно папа учил плавать, но я так и не научился. А потом его посадили в тюрьму, как врага народа, - потупив взор, словно стыдясь, тихо сказал мальчик.
- Ты, Юрка, это брось! Я хорошо знаю твоего отца. Он не может быть врагом народа! – посерьёзнел Виктор. – Это, Юра, ошибка. Твоего папу осудили по ошибке. Вот разберутся, поймут, что он – не враг народа, и выпустят на свободу. И будешь ты приезжать купаться на Днепр вместе со своим папкой.
- Правда? – с надеждой в голосе спросил Юра. – Его скоро отпустят домой?
- Отпустят, мой мальчик, отпустят. Ты, главное, жди. Жди и верь в то, что твой отец – честный человек.
- Я буду верить, дядя Витя. Честное слово – буду верить! – с жаром воскликнул Юра.
- Ну, вот и славненько. И мамку свою не обижай, помогай ей. Ты уже большой, почти мужчина. А маме нужна мужская помощь. Ты понял меня, Юрка?
- Понял – уже веселее ответил мальчик.
После полудня солнце стало настолько жарким, что находиться на открытом пляже было невыносимо. Берег пустел. Отдыхающие либо уходили с пляжа, либо перебирались подальше от песчаной отмели, в тень деревьев и густого кустарника. Виктор поднялся с разостланного старого покрывала, сделал несколько энергичных движений руками, разминая мышцы и, подмигнув глядящему на него снизу вверх Юрке, сказал:
- Давай-ка, племяш, окунёмся ещё разок, да потопаем до хаты.
- Почему так рано? – удивился Юра.
- Жарища видишь какая? Того и гляди, поджаримся здесь как два карася на сковородке.
- А давайте в тенёк переберёмся.
- Нет, Юрок, это не поможет - обгорим и в тени. Да и пообедать уже не помешало бы нам. А вечером, когда солнце пониже будет, придём ещё. Вода будет, знаешь какая? Как парное молоко!
Юрка, не скрывая досады, поднялся и пошёл вслед за Виктором к воде.
Искупавшись, они собрали свои вещи и отправились домой. Обратная дорога показалась трудной. Идти нужно было всё время в гору, ветки деревьев почти не спасали от жгучих лучей июньского солнца, разомлевшее от купания и жары тело стало ватным, ноги с трудом передвигались. Юрка готов был заснуть на ходу.
- Наконец-то! – воскликнула Анна Яковлевна, едва они захлопнули за собой калитку. – А я уж было собралась бежать за вами на речку.
- Ну что ты, Аня, так беспокоишься. Мы же с Юркой взрослые мужчины! – усмехнулся Виктор.
- Витя, война. Началась война, – понизив голос, сказала Анна Яковлевна.
- Ты что плетёшь? Какая война? – возмутился Виктор.
- Ничего я не плету, - обиделась Анна. - Час назад по радио Молотов выступал. Немцы напали на СССР!
- Когда? – растерянно спросил Виктор.
- Сегодня. Рано утром. Ой, что же теперь будет, а, Витя? Как же это?
- Так, успокойся, не паникуй зря. Где Соня?
- Пошла, чтобы позвать сюда Серёжу и Анисью. Сказала, что нужно вместе обсудить то, что произошло, и чтобы вместе решить, что нужно делать дальше. Ой, Витенька, страшно-то как! – всхлипнула Анна.
Виктор ушёл к себе домой, пообещав вернуться через пару часов, когда соберутся все родственники. Пока ожидали их прихода, Юра пытался узнать у мамы побольше о начавшейся войне, но та сама толком ничего не знала, отвечала односложно, часто невпопад, иногда всхлипывая и причитая: «Что же это такое? Как же дальше-то? Как жить, что делать?»
Собраться всем родственникам удалось только ближе к вечеру. Солнце уже клонилось к закату, косые лучи, проникая сквозь раскрытые окна веранды, оставляли длинные тени, контрастирующие со светлыми полосами. В гнетущей обстановке этот контраст словно делил жизнь на «до» и «после» начала войны. Лица у всех собравшихся были озабоченными. Даже Юра, до конца не понимающий ещё всей трагедии случившегося, глядя на взрослых, хмурил брови.
Страшную новость взрослые обсуждали до позднего вечера. Строились разные предположения. Кто-то был убеждён, что это всего лишь крупная провокация немцев, и настоящей войны не будет, кто-то верил в то, что дальше, чем на 30-50 километров вглубь страны фашистская армия не пройдёт. Иногда возникали споры и мелкие перепалки. Полной информации о том, что случилось сегодня утром, никто не имел. Слухи были самыми разными. Где-то кто-то слышал, что немцы уже бомбили Одессу, Киев, Минск, Вильнюс и другие крупные города, кто-то считал это сплетнями. Виктор заявил, что он немедленно пойдёт в военкомат, на что Сергей ответил, что в этом нет необходимости, что от этого не будет пользы, а только вред: у работников военкоматов сейчас и так дел по самое горло, и не нужно их отвлекать. Когда понадобится, они сами вызовут к себе того, кого сочтут нужным.
Когда уже начало темнеть, все пришли к выводу, что лучше всего разойтись по домам, дождаться понедельника, выйти на работу, и там всё станет ясно. Но в любом случае каждый должен находиться на своём месте. После этого все посмотрели на Анну Яковлевну.
- Ну, сестра, а как ты поступишь? Здесь останешься, или обратно в Харьков поедешь? – спросил Виктор.
- Даже не знаю, - растерянно ответила Анна. – Что мне в Харькове одной с сыном делать, когда кругом такое творится? А здесь я всё-таки не одна. Да и Юрке здесь хорошо…
- Не говори ерунду! - резко оборвал её Иван, муж Анисьи. – Вам нужно немедленно возвращаться домой. Ты что, не понимаешь, что в случае объявления мобилизации каждый должен находиться по месту жительства?
- Какой мобилизации? Я же не мужчина, я не военнообязанная, – удивилась Анна Яковлевна.
- И верно, Ваня, что ей делать в том Харькове одной, с малым пацаном? Тем более она сейчас в отпуске. Пусть бы пожила пока у Сони, – вступился Виктор.
Юрку сильно обидело то, что его назвали малым пацаном. И если бы это сказал не дядя Витя, а кто-то другой, он, Юрка, не промолчал бы, а сказал, что вовсе он и не ребёнок, а почти взрослый мужчина. Но, поразмыслив, Юра благоразумно решил не возражать и не вмешиваться в разговоры старших. Он с тревогой ждал, что же всё-таки они решат в отношении его и мамы? Ведь так не хотелось уезжать из Днепропетровска, от Днепра, едва сюда приехав!
- Да пускай живут, сколько хотят, - поддержала Виктора тётя Соня. – Места у меня хватает, не стеснят.
- Вы что, совсем ничего не понимаете? – понизив голос, почти прошипел Иван. – Вы что, забыли, где её Глеб? Если вдруг компетентные органы хватятся Аньки, а её в такое смутное время нет на месте? Понимаете, чем это может закончиться?
- Да при чём здесь Глеб? - тихо возразила Анна Яковлевна. – Я же не давала никаких подписок о невыезде из города. И вообще, можно письмом уведомить домоуправление о том, что я нахожусь здесь, у сестры…
- Сдурела? – резко перебил её Иван. – Ты ещё и Соню подставить хочешь? Ты понимаешь – началась война! Вой-на, - по слогам повторил Иван. – А военное положение – это особое положение. В этом случае работают другие законы.
- Постой, Ваня, не горячись, - протестующе поднял руку Виктор. – Может быть не стоит так торопиться? Пусть бы пожила здесь с месячишко. А там, глядишь, и что-то прояснится.
- Нет, Витя, нельзя ей медлить. Нужно как можно скорее от-правляться домой и ждать...
Чего нужно ждать, Юра так и не услышал - мама не дала договорить дяде Ване:
- Не спорьте, мальчики. Нам с Юрой действительно лучше уехать домой, и как можно скорее.
На том и порешили. Юрка был сильно огорчён. С навернувшейся слезой он ушёл в комнату и лёг на кровать. Взрослые вскоре разошлись по домам, и только стрекотание цикад за окном нарушало тишину. Юрка лежал с открытыми глазами и думал о войне. Он не верил в то, что Красная армия не удержит фашистов. Он знал, что Красная армия всех сильней. Отдавшись полёту фантазии, Юрка видел, как наши танкисты мощным натиском отбрасывают немцев обратно в Германию и бьют их вдогонку, бьют, не щадя никого! Он не один раз ходил в кинотеатр смотреть фильм «Трактористы» и знал его почти наизусть. «Три танкиста, три весёлых друга – экипаж машины боевой» - мысленно напевая песню из кинофильма, Юрка наконец уснул.

Сводки Совинформбюро были одна тревожнее другой. Теперь уже все понимали, что идёт тяжёлая, жестокая война не на жизнь, а на смерть. Почти у всех Юркиных приятелей отцы ушли воевать. Кто-то уже получил похоронки. Мальчишки забросили свои обычные игры, веселье ушло из парков и с детских площадок. Даже в футбол не всегда хотелось играть.
В Харькове всё чаще стали появляться военные колонны. По улицам города шли, не всегда в ногу, новобранцы, одетые кто в новую, кто в выцветшую, видавшую виды форму, часто не по размеру подобранную, со скатками через плечо, обутые в большинстве своём в ботинки с обмотками, редко кто в сапогах. За плечом у каждого из них висела «трёхлинейка» Мосина. Вид этого войска вызывал разные чувства: кто-то жалел этих мальчишек, кто-то подбадривал, кто-то радовался тому, что армия наша воюет, а кто-то с сомнением глядел новобранцам вслед.
16 июля над Харьковом появился первый немецкий самолет-разведчик. Покружил над городом и улетел. С 20 июля немцы летали над городом уже ежедневно: нагло, на большой высоте, в одно и то же время. Зенитки огня по ним не открывали, истребители их не преследовали. Люди шли и звонили в горком и райкомы, требуя положить этому конец. Все привыкли думать, что, где бы вражеский самолет ни появлялся, ему навстречу должны лететь наши истребители и непременно сбивать. А если фашисты чувствуют себя в небе спокойно, значит, кто-то что-то не додумал или прошляпил. В голове у населения не укладывалось, что у нас чего-то нет или не хватает.
При объявлении воздушной тревоги Юрка вместе с мамой и с другими жильцами поначалу спускался в подвал дома. Все с тревогой прислушивались к звукам, доносящимся с улицы, но ничего не происходило. Лишь изредка можно было услышать отдалённый гул высоко летящих самолётов. Но они пролетали Харьков стороной и город не бомбили. Юрка был разочарован. Он ждал бомбёжки, ждал воздушного боя, наивно полагая, что это будет как в кино. Мальчишка не представлял себе всех ужасов воздушного налёта, ему хотелось опасного и интересного приключения. Но ничего такого не происходило.
И вот в один из дней, когда все уже разместились в подвале, пережидая очередную воздушную тревогу, Юрка заговорщицки подмигнул Петьке, своему дружку одногодке из соседнего подъезда, и кивком головы указал на дальний угол подвала. Тот понял товарища и не спеша направился в указанном направлении. В углу, воровато озираясь, чтобы никто не подслушал их разговора, Юрка прошептал товарищу:
- Слышь, Петруха, давай в следующий раз, когда воздушку объявят, не пойдём сюда, а смоемся на «солярку»?
Соляркой мальчишки называли часть крыши. Дом «Профработник», в котором они жили, в плане напоминал букву «Е». Юрка жил в центральном, четырёхэтажном крыле здания, на верхнем этаже. В доме была двускатная крыша, с чердаком во всю длину здания, но на торцах, вернее, на углах здания крыша была плоской. В летнюю жару на эту плоскую крышу жильцы, особенно мальчишки, выбирались позагорать. По этой причине эти участки крыши люди прозвали «солярием», или сокращённо – «соляркой».
- А что? Давай, - поддержал идею друга Петька. – И в самом деле, чего нам сидеть в этом погребе? На солярке мы всё будем видеть.
- Ага, - с жаром прошептал Юрка, - а если бомбить начнут, то мы тогда «зажигалки» будем с крыши скидывать.
- Замётано! В следующий раз встречаемся на чердаке, - озираясь, прошептал Петька.
Первый авианалёт вечером 27 июля застал всех врасплох. Немцев прозевали, воздушную тревогу объявили уже в разгар бомбёжки.
Юрка пулей выскочил из квартиры и, пока мать не успела выйти, быстро взобрался по лесенке на чердак. Побеспокоенные голуби с шумом пролетели под стропилами и устремились в слуховые окна. Юрка пригнулся, прикрыв руками голову, и незлобно выругался в адрес птиц. На чердаке было уже темно, лишь слабый вечерний свет пробивался через чердачные окошки. Юрка огляделся: Петьки на чердаке не оказалось. Видимо, после прошлого раза мать бдительно за ним следила, и тому не удалось ускользнуть. На всякий случай он окликнул его, но ответа не услышал.
Раскатистый гул моторов слышался всё ближе, и Юрка, не дожидаясь товарища, бросился к «солярке», что нависала над улицей Барбюса. Небо над Харьковом было бледно-серым, безоблачным, с багряной зарёй заката. Как ни всматривался Юрка в темнеющее небо, но самолётов разглядеть он так и не смог. Гул авиационных моторов нарастал, как вдруг где-то на северо-востоке один за другим раздались глухие раскатистые взрывы. Юрка бросился к самому краю крыши, внимательно глядя в ту сторону, откуда донёсся гул разрывов, но так ничего и не увидел.
Бомбы упали на городское кладбище на Пушкинской улице, и увидеть что-либо с крыши Юрке мешало здание Госпрома. Немцы явно метили в авиазавод, но промахнулись.
Мать долго ругала Юрку за то, что тот ослушался и не спустился в убежище. Потупив голову, он выслушал выговор, согласно кивая, и пообещал впредь не лазить на крышу. Но это обещание было лишь мальчишеской уловкой. Ещё не единожды он, теперь уже на пару с Петькой, бывал на «солярке» во время воздушной тревоги. И тот день, когда в первых числах августа один немецкий бомбардировщик был подбит зенитками и рухнул на западной окраине Харькова, в районе, называемом горожанами Баварией, мальчишки тоже дежурили на крыше. Увидев падающий вдали самолёт и длинный дымный шлейф, тянущийся за ним, друзья закричали «ура» и запрыгали от радости на самом краю «солярки», рискуя свалиться с крыши. Это был единственный успех нашей ПВО, который они видели своими глазами.
Восторгу харьковчан в тот день тоже не было границ, ведь эта победа была первой. Оптимисты считали, что враг теперь и носа в Харьков не сунет. Однако наиболее сведущие люди говорили кратко: «Летать будут осторожнее». Они оказались правы. Немцы перешли к ночным бомбёжкам — более жестоким и разрушительным.
Сообщения о приближении самолетов постоянно опаздывали и ставили штаб ПВО в глупое положение: сигнал тревоги совпадал с начавшейся бомбёжкой, что делало его бесполезным, вызывало возмущение, насмешки и недоверие к оборонным мероприятиям.
22 августа в центре завыла сирена - сигнал воздушной тревоги. Это был четвёртый (и первый ночной) налет на город. Юрка и в этот раз сумел улизнуть от матери и нырнул в чердачный люк. С другой стороны, от соседнего подъезда, по тёмному чердаку, спотыкаясь и чертыхаясь, пробирались Петька и с ним ещё двое мальчишек, живших в том же подъезде.
- Юрка, ты здесь? – спросил в темноту Петька.
- Здесь.
- Привет, - поздоровались мальчишки, подойдя ближе к Юрке, - на которую «солярку» пойдём?
- Айда на вашу, - предложил Юра, махнув рукой в ту сторону, откуда появились друзья.
- Лучше к Барбюсу, - возразил Петька, - на нашей «солярке» моя маманька может нас найти.
- Она что, полезет на чердак? – с сомнением спросил Юрка.
- Полезет, с неё станется, - вздохнул Петька и добавил:
- Сегодня точно шкуру спустит с меня. В прошлый раз пом-нишь, как отхлестала ремнём? До сих пор сидеть больно.
Мальчишки, что пришли с Петькой, захихикали и начали было подтрунивать над ним, но тот их резко оборвал:
- Хватит ржать. Я ещё погляжу, на что ваши задницы будут похожи после этой ночи.
Друзья, шурша угольным шлаком, которым был засыпан чердак, почти на ощупь направились к торцу здания и выбрались на плоскую площадку «солярия». Вдруг тёмное после дождя небо осветилось от десятка развешанных на парашютах осветительных ракет, и вверх понеслись сотни зелёных и красных трассирующих пуль. Заработали зенитные пушки. Как басовая струна, гудели вражеские бомбардировщики.
Первая фугаска грохнула в районе площади Тевелёва, где-то в километре от их дома. От взрыва крыша под ногами мальчишек вздрогнула, и Юрке на миг показалось, что дом рушится. Через минуту стало видно зарево сильного пожара. За этим взрывом послышались ещё, и ещё, небо становилось всё светлее, казалось, что над крышей их дома поднимается кровавое солнце, отбрасывая дрожащий багровый отсвет.
Тяжкий гул разрывов авиабомб по всему городу покрыли тревожные гудки паровозов харьковского депо. Запылали цистерны с горючим. На многочисленных путях загорелись вагоны.
Бомбёжка закончилась как-то внезапно. Резко, словно захлебнувшись, смолкли зенитки, над городом повисла тревожная тишина, нарушаемая лишь едва различимым гулом удаляющихся бомбардировщиков. Мальчишки стояли как вкопанные, и глядели на зарево недалёких пожаров. Внезапно наступившую тишину разорвал тревожный вой пожарных сирен и машин скорой помощи.
В результате этого налёта прямым попаданием раскололо четырёхэтажный дом № 3 в Плетнёвском переулке. Мелкими термитными «зажигалками» фашисты засыпали Дом Красной Армии, библиотеку университета, гостиницы «Красная» и «Астория». Пожарные из-за недостатка воды огонь потушить не смогли, но пожар локализовали, не дав распространиться на соседние здания.
После той ночи мальчишки больше на «солярку» не бегали во время бомбардировок, а уходили в убежище со своими матерями. Петьке, как он и предполагал, всыпали ремня, Юрка тоже получил несколько затрещин за ослушание. Но не это остановило друзей. Их остановил страх увиденного ночного кошмара.
31 августа девять бомбардировщиков совершили второй ночной налёт. Он был сильнее всех предыдущих. Сбросив осветительные бомбы, фашисты сделали три захода, обрушив фугасные бомбы на район городской электростанции на Красношкольной набережной. Электростанция не пострадала. Часть бомб упала рядом с ней в реку Харьков, а основная масса накрыла жилые дома на Красношкольной набережной, улице Руставели, в переулке Короленко и на проспекте Сталина. Было разбито до двух десятков зданий и кинотеатр на углу Короленко и проспекта Сталина. Почти вся левая сторона проспекта от площади Тевелёва до Харьковского моста была сметена бомбами.
К концу августа город наводнили беженцы и раненые, появи-лись продовольственные трудности и перебои с хлебом, развилась спекуляция. Для исправления положения были предприняты экстренные меры: к выпечке хлеба подключили кондитерские предприятия, в школе № 13 на Карла Маркса создали эвакопункт. В сутки он выдавал беженцам десятки тысяч пайков и обедов, а поезда для отправки людей подавались на Южный вокзал каждый час.
Сентябрь принес еще больше горя и несчастий. Налёты следовали все чаще и стали массированными. С целью деморализации населения бомбили уже не только заводы и важные объекты, но и прилегающие районы, и центральные улицы. Под бомбами проходила и эвакуация города.
Напряжение ожидания беды всё больше чувствовалось в городе. Однако то, что фашисты придут на харьковскую землю, да еще так быстро, до сентября 1941 года могло привидеться лишь в страшном сне. Сводки сообщали о боях под Днепропетровском и западнее Киева. Большинство харьковчан верило, что фронт проходит по линии Днепра. О том, что прорвавшиеся немецкие танки уже десятый день идут по нашим тылам, в городе не догадывался никто. Или почти никто. Верхушка партийного руководства о ситуации знала, но скрывала даже от однопартийцев.
Моментом истины стало 15 сентября 1941 года. В тот день немцы завершили окружение основной группировки советских войск под Киевом. В обороне на полтавско-харьковском направлении образовался стокилометровый разрыв. Угроза быстрого, в два-три броска захвата немцами Полтавы и Харькова была реальной, как никогда. В один миг можно было потерять всё: действующие предприятия, запасы сырья и продовольствия, транспорт, коммуникации и людские ресурсы.
Судьба Харькова висела на волоске. 18 сентября гитлеровцы с ходу взяли Полтаву. 20 сентября их передовые части вышли на Харьковщину и заняли Красноград. В нем не оказалось советских войск, за исключением народного ополчения. В последнем ушедшем из города эшелоне не хватило места Красноградскому детскому дому. Следующего поезда воспитатели и дети не дождались. Вместо него к вокзалу подкатили немецкие мотоциклисты.
Но двигаться дальше, не подавив очаги сопротивления под Киевом, фашисты не рискнули. За это время советское командование восстановило фронт и усилило оборону Харькова одной дивизией.
В сентябре занятия в школах не начались. Город готовился к эвакуации. Всё чаще на железнодорожной станции появлялись эшелоны с заводским оборудованием, уходящие на восток. Вот уже Харьковский паровозостроительный завод, выпускающий танки, авиационный и тракторный заводы приступили к эвакуации.
Город готовился к обороне. На предприятиях Харькова, в райкомах партии, в военкоматах формировали народное ополчение. Школьникам было дано поручение собирать по городу и приносить на специальные приёмные пункты бутылки для противотанковых зажигательных смесей, называемых ещё коктейлем Молотова. Юра со своими товарищами целыми днями пропадал на улицах города, оказывая посильную помощь в подготовке города к обороне, принося собранные бутылки на приёмный пункт.
Так прошли сентябрь и часть октября. Чёрные дни Харькова начались 24 октября 1941 года – на подступах к городу шли бои. Ещё накануне на улицах города появились баррикады, но многие из них пустовали.