Поблагодарив добрую женщину за приют и за угощение, Юрка отправился обратно на станцию. Он надеялся, что и в этот раз, как вчера, ему повезёт, и он сможет доехать каким-нибудь поездом. Выйдя на пути, он потопал прямиком к зданию железнодорожной станции, видневшемуся вдали. Но, не дойдя до начала перрона с десяток метров, он наткнулся на полицая. Тот стоял, закинув руки за спину, широко расставив ноги, покачиваясь с пятки на носок, и хмуро глядел на Юру. С минуту Юрка стоял неподвижно, словно загипнотизированный, и глядел испуганными глазами на полицая, затем развернулся и стремглав побежал вдоль путей прочь от этого фашистского прислужника. Тот что-то крикнул ему вслед, но Юрка не разобрал слов. Он бежал без оглядки, каждую секунду ожидая выстрела в спину.
Пробежав, спотыкаясь на шпалах, сколько хватило сил, он свернул с путей на какой-то пустырь и затаился в сухих зарослях прошлогоднего бурьяна. Сердце бешено колотилось от страха и от спринтерского забега. Казалось, что его частый стук слышен даже на станции. С трудом уняв дыхание, Юрка осторожно поднял голову и выглянул поверх зарослей. Его никто не преследовал, поблизости никого не было видно. Отсиживаться в бурьяне было опасно, полицай мог отправиться на его поиски. Поэтому через пару минут он стал осторожно пробираться по пустырю подальше от злополучной железнодорожной ветки. Бурьян был довольно высоким, и Юрка немного успокоился, предположив, что в этих зарослях его не так просто заметить. Беспокоило лишь то обстоятельство, что сухие стебли с треском ломались под ногами. Но через несколько сотен метров пустырь закончился у края другого железнодорожного полотна, и Юрка осторожно выбрался на небольшую насыпь, огляделся вокруг. На пустыре было тихо, никто его не преследовал, вблизи не было ни одной живой души. Со стороны станции доносились обычные звуки – свистки и шипение паровозов, лязганье сцепок да редкое постукивание молотков по буксам колёсных пар. Не было слышно ни криков, ни тем более выстрелов.
Снова идти к станции Юра опасался – можно было опять нарваться на полицая, а это сулило ему неприятности. Долго не раздумывая, он повернул налево и пошёл по шпалам в противоположную от станции сторону.
Пригородные постройки Полтавы закончились, впереди железная дорога разветвлялась. Юрка, не отдавая отчёта такому выбору, пошёл по колее, уходящей влево. Он не знал, куда эта ветка ведёт, он не знал, сколько километров прошёл, он не знал, где сейчас находится. Он просто брёл вперёд по шпалам, брёл, куда глаза глядят. Было жарко, от шпал пахло креозотом, от этого запаха слегка кружилась голова, идти было неудобно – расстояние между шпалами было не одинаковым, из-за этого шаг сбивался. Когда изредка вдалеке появлялся какой-то поезд, Юрка уходил в сторону и прятался, чтобы затем снова взобраться на насыпь и продолжить свой путь. Он шёл в никуда. Просто шёл по шпалам, ни о чём не думая, едва волоча ноги от усталости.
В какой-то момент он услышал звук, совсем не похожий на звук приближающегося поезда. Звук был похож на шум мотора грузового автомобиля. Но никакой дороги, где мог бы ехать грузовик, поблизости не было. Сонная апатия, которая владела Юркой ещё минуту назад, тут же улетучилась, словно её и не было. Юра насторожился и внимательно вгляделся вдаль, туда, откуда этот звук доносился. Навстречу ему по колее что-то двигалось. Через минуту он понял, что это едет дрезина. Юрка, не раздумывая, тут же сиганул под откос и затаился в чахлом кустарнике, заросшем крапивой. Дрезина ехала медленно, можно было разглядеть на ней нескольких немцев, сидящих на краю платформы и свесивших ноги. На коленях у каждого лежал карабин. Юра вжался в землю, желая стать совсем незаметным, стараясь даже не дышать, словно его дыхание могли услышать на дрезине. Кустарник и крапива были пыльными, и Юрка отчаянно тёр ладошкой нос, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть.
Когда шум дрезины затих вдали, он выбрался из своего ук-рытия и взобрался обратно по насыпи, остервенело скребя ногтями руки, обожженные крапивой. После встречи с дрезиной идти дальше по железной дороге было страшно, и он вспомнил слова дедка, повстречавшегося ему на шоссе с беженцами ещё в начале пути. Дед сказал тогда Юрке, чтобы тот не ходил по большим дорогам, а уходил на просёлки. Оглядевшись вокруг, Юра заметил небольшую колею, оставленную крестьянской телегой, идущую параллельно железке и затем уходящей куда-то в поле. Подумав, что этот след вероятнее всего приведёт к какому-то жилью, Юрка спустился с насыпи и пошёл полем, ориентируясь на тележную колею.
День клонился к концу. Идти было всё утомительнее, очень хотелось есть. Но ещё больше хотелось пить. Солнце нещадно припекало, а вокруг, куда ни глянь – заросшее травой поле. Ни ручейка, ни колодца, ни лужицы. Ни даже небольшого деревца или кустарника, в тени которого можно было бы передохнуть. Юра пробовал жевать сочные молодые стебли, но пользы от этого не было никакой, скорее – наоборот: от травяного сока и разжёванной мякоти начинало тошнить. Пустой желудок возмущённо урчал, иногда напоминая о себе резкой болью.
Наконец колея привела его к какой-то просёлочной дороге. Не зная, в какую сторону направиться дальше, Юра пошёл туда, куда повернул тележный след. Дорога была неезженной, давние следы колёс почти стёрлись, превратились в пыль. Кое-где в старой колее уже прорастала трава. Свежих следов - ни тележных, ни конских, ни людских видно не было. Чтобы меньше пылить, Юрка сошёл на травянистую обочину и побрёл по ней, ссутулившись, понурив голову и опустив плечи.
Километров через пять, поднявшись на небольшой взгорок, он увидел вдалеке цветущие сады какого-то села. Юрка прибавил шагу, и вскоре уже был у крайней хаты. Село оказалось совсем крохотным, скорее не селом даже, а хутором – всего несколько мазанок под соломенной крышей с покосившимися, чёрными от времени сараями. Возле дороги был колодец, на срубе которого стояло привязанное к вороту толстой верёвкой старое, всё во вмятинах оцинкованное ведро. На дне оставалось немного воды, и Юрка решил первым делом напиться. Опасливо озираясь по сторонам, он наклонил ведро и припал к краю губами. Вода была тёплой, но опускать без спроса ведро в колодец Юра не решился, чтобы не навлечь на себя недовольство жителей хутора.
Утолив жажду, он вошёл во двор хаты и робко постучался в дверь. На стук никто не ответил. Тогда он подошёл к ближайшему оконцу и постучал в него. За стеклом шевельнулась занавеска, какая-то женщина с давно нечесаными волосами выглянула и спросила:
- Тебе чего?
- Тётя, дайте что-нибудь поесть, - робко попросил Юра.
- Нету у меня ничего, сами голодные тут сидим. Всё съели за зиму. Иди отсюда, куда шёл.
Приблизительно так же ему ответили и в двух других хатах. Проситься на ночлег он не стал и, понурив голову, пошёл дальше по пыльному просёлку. Можно было хотя бы спросить на хуторе, в какую сторону ему нужно идти дальше, но Юра не хотел больше разговаривать с этими людьми. Тем более что дорога из этого хутора была одна, и как ни крути, топать нужно было дальше только по ней. От нахлынувшей вдруг обиды и жалости к самому себе Юрке хотелось заплакать, но он сдержался. Лишь только всхлипнул несколько раз.
За хутором, в поле, были остатки небольшой скирды. Он свернул с дороги и направился к ней. Солома была прошлогодней, или даже позапрошлогодней, вся почерневшая, с запахом прелости. Но выбирать не приходилось, нужно было где-то ночевать. Юра, глубже закопавшись в скирду, свернулся калачиком и заснул.

Проснулся он рано, солнце едва только вышло из-за горизонта. Открыв глаза, увидел перед собой серовато-рыжую мышку полёвку. Та сидела недалеко от него и маленькими глазками бусинками настороженно глядела на непрошеного гостя. Едва он пошевелился, как мышка юркнула в солому, на прощание вильнув длинным тоненьким хвостиком. Юра улыбнулся ей вслед, потянулся, зевнул, выбрался из скирды и стал отряхиваться от прилипшей к одежде и волосам соломы. Окинул взглядом своё импровизированное ложе: мышки видно не было, убежала всё-таки.
Оглядевшись по сторонам, он отправился дальше по пыльной просёлочной дороге. Едва стало пригревать солнце, как у Юрки нестерпимо зачесалось всё тело. Сначала он не мог понять, что случилось, но затем догадался, что пока он ночевал в соломе, ржаная полова попала под одежду, и теперь его тело было покрыто микроскопическими царапинками, в которые стал попадать пот. Юрка сошёл с дороги, снял с себя всю одежду и принялся вытряхивать её. От этого занятия он ещё больше вспотел, и теперь тело горело так, словно его голого отхлестали крапивой.
Надев штаны, Юрка завязал рукава рубашки вокруг талии и с оголённым торсом пошёл дальше. Через несколько километров просёлок вывел Юру к небольшой речке, пересекавшей дорогу. Моста через неё не было, колея уходила прямо в воду, появляясь снова через три-четыре метра на другом берегу. Речушка по обе стороны от дороги густо поросла по краям низкорослой осокой; вода в ней была тёплая и прозрачная. Немного в стороне вдоль берега протянулся густой ольшаник.
Дно речки было усыпано маленькими округлыми камешками, вода на мелководье была прозрачной, мелкая рябь отбрасывала ослепительные блики. Подсвеченные солнцем, плавали рыбёшки, забавно тычась острыми мордочками между камней, иногда замирая, иногда резво срываясь с места, чтобы затем снова замереть. Немного в стороне, в тени нависшей с берега травы, смешно выпучив глаза, распластался рак. Он был болотно-серого цвета, почти сливался с заилиным в этом месте дном, поэтому Юра не сразу его заметил.
Разувшись и осторожно ступая, чтобы не спугнуть рыб, Юра вошёл в воду. Но рыбки тут же, при первом его шаге, юркнули в сторону и исчезли из вида. Рак, выждав ещё несколько мгновений, забавно подгребая под себя хвост и поднимая со дна тучки ила, последовал примеру рыб и исчез под травой.
Однако через короткое время рыбки снова стали появляться на мелководье. Юра замер, выжидая, когда те подплывут поближе. Так он простоял неподвижно минуты три. Самые смелые рыбёшки стали подплывать совсем близко и, словно обнюхивая, тыкались раскрытыми ртами в пальцы ног. Юрка весь напрягся и, резко присев, попытался поймать одну рыбёшку. Но та оказалась сноровистей ловца и тут же исчезла вместе с остальными рыбами.
Поняв, что поймать рыбу голыми руками не удастся, Юра перешёл вброд речку, которая в этом месте была едва ли по колено, и повернул в сторону ольшаника. Расположившись в тени небольших деревьев, он скоро разделся и, осторожно отводя руками осоку, вошёл в воду. Здесь было немного глубже, чуть выше пояса. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы присесть и окунуться с головой. Вода приятно холодила тело, жжение от порезов, нанесённых острой половой, прошло. Юрка плескался долго, окунался с головой и затем, шумно отфыркиваясь, разбрызгивал воду руками, прыгал и падал плашмя, раскинув в стороны руки, словно крылья.
Вдоволь накупавшись, он выбрался на берег, собрал свою одежду и снова вернулся в речку, прополоскал всё чистой водой и разложил штаны, майку, рубашку и носки на траве под солнцем. Сам устроился на сочной прохладной траве в тени ольшаника и задремал.
Через пару часов он проснулся. Было уже за полдень, пора снова отправляться в путь. Тем более что голод стал напоминать о себе, а значит, нужно было добраться до ближайшего селения и попытаться раздобыть что-то из еды. И тут, надевая рубашку, Юра понял, что пока шёл полуобнажённым по дороге, успел обгореть под солнцем. Плечи были красными и нестерпимо горели. Он взглянул на ещё высокое солнце и подошёл к воде. Закатав штанины как можно выше, по протоптанной в осоке тропке добрался до чистой воды и намочил рубашку.
Мокрая ткань принесла плечам некоторое облегчение, и Юрка, снова выйдя на пыльный просёлок, бодрым шагом отправился далее. Через час, а может через два часа пути он подошёл к околице какого-то села. С одного из подворий доносился лай собаки, слышен был скрип колодезного ворота и звон цепи. Село было не большим, дворов на тридцать. Сквозь пустынную улицу была видна противоположная околица, за которой, слегка сворачивая вправо, уходила дальше в поле пыльная дорога.
Скрип ворота стих, звякнула колодезная цепь, послышался стук пустого ведра, через минуту на улицу вышел старичок, нёсший воду, и стал удаляться к дальним хатам. Ещё минута, и единственная улица села снова опустела. Лишь пёс продолжал хрипло и как-то лениво брехать.
Постояв в нерешительности посреди улицы, Юрка подошёл к ближайшему домику и остановился у повалившегося плетня. Дом был старый, но ещё довольно крепкий. Стены его были обмазаны глиной и выкрашены посеревшим уже от времени мелом. Кое-где глина растрескалась, в некоторых местах даже отвалилась, обнажив крест-накрест сколоченную дранку. Окошки в домике были небольшими, словно подслеповатыми, но с резными наличниками. Перед домом, за плетнём, был небольшой палисадник, некогда засаженный цветам, а сейчас заросший сорняком. У задней стенки дома густо разрослась неухоженная малина. Слева от калитки, вдоль соседского забора, росли в ряд несколько вишен, яблонь да молодой абрикос. Напротив по-косившегося крыльца, прямо в пыли, сидел чумазый ребёнок лет трёх, в длинной, испачканной, некогда белой рубахе и орудовал большой щепкой, как лопаткой. Чуть в отдалении виднелся угол сарая с отворённой настежь дверью.
Юра робко зашёл во двор, прислушиваясь, нет ли где собаки. Ребёнок перестал ковыряться в пыли, повернул голову к незнакомцу и что-то пролепетал. Только сейчас Юрка заметил женщину, согнувшуюся над маленькой грядкой между домом и сараем. Женщина проворно орудовала тяпкой, раз от раза откидывая в сторону сорняки. Увлечённая работой, она не заметила Юру. Тот, оглянувшись на дверь дома и на окна, подошёл ближе к грядке и громко поздоровался. Женщина разогнула спину, обернулась на голос, потёрла рукой поясницу и, смерив взглядом мальчишку, ответила:
- Здравствуй, ежели не шутишь.
Юра не понял, при чём здесь шутка и, смутившись, спросил:
- У вас не найдётся что-нибудь поесть?
- Поесть? – переспросила женщина. – А ты откудова такой взялся?
- Из Харькова.
- Из самого Харькова? – удивилась женщина. – А сюды каким ветром тебя занесло?
- Я к родичам в Николаевку иду. Тётя, может у Вас хоть семечек немножко найдётся? Или зерна какого, или хоть жмыха? – с робкой надеждой в голосе спросил Юрка. О куске хлеба он не посмел даже заикнуться.
Женщина озадаченно посмотрела на Юру, отложила в сторону тяпку и, вытирая руки о передник, переступая через грядки, пошла к нему.
- Ты шо ж, такой голодный? – сочувственно спросила она, подойдя поближе к Юрке. Тот молча кивнул головой и сглотнул слюну. Женщина внимательно посмотрела Юрке в глаза и решительно сказала:
- Пошли до хаты.

Так, скитаясь от села к селу, ночуя, где придётся, побираясь чуть ли не в каждой хате, Юра уже почти неделю шёл по просёлкам. Спасало то, что дни уже стояли по-летнему жаркие, ночи стали гораздо теплее. Можно было переночевать едва ли не под открытым небом. Но он всё же старался найти заброшенный сарай, гумно, пустующую ферму или скирду соломы. Расположиться просто под открытым небом почему-то было боязно.
Он где-то затерял бумажку, на которой был написан маршрут, и теперь шёл наобум, спрашивая только про Николаевку. Кто-то в ответ пожимал плечами, кто-то указывал направление и говорил, что дальше люди подскажут. Где-то ему давали поесть, где-то гнали взашей. Он уже перестал обижаться на неласковый приём – хорошо, что хоть нигде не поколотили. В один из дней он пришёл в очередное село и зашёл в первый же двор. Юра обратил внимание на то, что здесь был почти идеальный порядок. Чувствовалось, что хозяева заботились о своём подворье. Двор обступали постройки: крепкий дом, сарай с пристроенным к нему овином; от калитки до крыльца дома – лёгкий навес с вьющимся по нему виноградом. К стене сарая прислонилась ровная поленница. За постройками виднелся фруктовый сад с аккуратно подрезанными деревьями, небольшой огород с ухоженными грядками. Весь двор, с садом и огородом, были обнесены ровным забором из штакетника.
Он постучался. Откуда-то из глубины дома, через открытые настежь окна донёсся женский голос: «Открыто! Заходите».
Юрка толкнул дверь и вошёл в полутёмные сени. Со света он не сразу разглядел, куда нужно идти дальше, наткнулся на скамейку со стоящим на ней ведром, чуть не опрокинул его и испугался своей неловкости. Когда глаза немного привыкли к темноте, он нашёл нужную дверь, потянул её на себя и переступил высокий порог.
У печи, занимающей добрую треть кухни, стояла, приставив к ноге ухват, молодцеватая женщина и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на вошедшего. В зеве печи дымился чугунок, пахло чем-то вкусным. От этого умопомрачительного запаха Юркин желудок сначала заурчал, затем сжался в комок, ёкнул, подпрыгнул куда-то под рёбра и тут же отозвался резкой коликой, рот моментально наполнился слюной, которую Юрка едва успевал проглатывать.
- Здравствуйте, - внезапно охрипшим голосом поздоровался Юра.
- День добрый, - вскинув брови, ответила хозяйка. – Тебе чего?
- Тёть, мне бы поесть, - прохрипел Юра, голодными глазами глядя на закопченный чугунок.
Женщина проследила за его взглядом, затем посмотрела на исхудавшего мальчишку и тут же всё поняла.
- Садись к столу, не стой у порога, - указала рукой хозяйка и добавила:
- Я пока тебе налью отвару из сушки, а там и картопля поспеет. Мне как раз нужно своих пострелов кормить, вот с ними и покушаешь.
При этих словах гардина, прикрывающая вход в комнату, шевельнулась, и из-за неё выглянули двое белобрысых близнецов - мальчишек лет пяти.
- А ну, брысь! – строго прикрикнула на них женщина, и головы близнецов тут же исчезли. Из-за гардины была слышна лишь их возня да приглушенный шёпот.
Юра сел на широкую скамью, приставленную к столу, а женщина тем временем налила в эмалированную кружку кисловатый отвар из сушёных яблок.
Покончив с горячей отварной картошкой, Юрка сидел за сто-лом, теребя в руках кусок хлеба, и рассказывал добросердечной хозяйке придуманную Саввой Ивановичем историю про погибшую маму. Кусок хлеба в руках не давал ему покоя. Сначала Юра хотел его взять с собою в дорогу, но затем не вытерпел и стал откусывать от него кусочек за кусочком.
- И куда же ты теперь идёшь, парень? – спросила женщина, пока Юрка жевал чёрствую краюху.
- В Николаевку, - привычно ответил он, - там папина родня живёт.
- А где ж та Николаевка, далече?
- Рядом с Днепропетровском. Так мне одна тётя сказала.
- Далече ещё, - покачав головой, сказала женщина. – Если не заблукаешь, то дня три ещё идти тебе.
- А как ваше село называется?
- Андреевка.
Юрка чуть не подпрыгнул от неожиданности. Это название показалось ему знакомым. Он вдруг припомнил, что оно было записано в той бумажке, что дал ему Савва Иванович. И ещё он вспомнил другое название. Едва не подавившись, с трудом проглотив кусок, он переспросил:
- Андреевка? А где Нехвороща?
- Да тут она, недалече. Километров с десяток, может чуть дальше.
- Ой, тётя, так мне ж туда надо. Вы мне покажете дорогу?
- А что её показывать? Выйдешь из села и ступай дальше по большаку. Он тебя в Нехворощу и приведёт.
- Тётя, а Черновщина далеко?
- Может Чернетчина? – переспросила женщина.
- Чернетчина – согласно кивнул головой Юрка.
- Да там рядышком, за Орилью. Это речка в Нехвороще такая – Ориль.
Юрка хлопнул в ладоши и радостно заулыбался:
- Ой, здорово! Я пойду, тётя?
- Ступай, сынку. Иди по большаку – не заблудишься.
- Спасибо Вам.
Он чуть ли не бегом выскочил со двора и быстрым шагом пошёл в указанном направлении. Женщина вышла за калитку, перекрестила Юрку вслед и смахнула платком слезу.
Речку он увидал сразу, ещё с дороги. Ориль была не очень широкая. На противоположном берегу теснились друг к другу домики, вдали возвышалась колокольня. К самой воде спускались огороды. Юра уже догадался, что это и есть Чернетчина. Дорога, перешедшая в поселковую улицу, плавно спускалась к реке. У деревянного моста, соединяющего два берега, стояли трое полицаев. Встреча с ними не входила в Юркины планы, и он быстро свернул в ближайший проулок. Пройдя по нему, он вышел к берегу речки, где неподалёку какой-то мужчина отвязывал от вкопанного на краю огорода столбика лодку. Юра побежал вдоль обмежка вниз, боясь не успеть до того, как лодка отчалит от берега. Добежав до воды, он окликнул мужчину:
- Дядя, на тот берег не довезёте?
Мужчина оглянулся на голос, окинул взглядом с головы до ног Юрку и сказал:
- Довезу. Почему не довезти? Полезай в лодку.
Юрка, обрадовавшись такой удаче, быстро перебрался через невысокий бортик и сел на скамью у кормы.
- Дядя, а на том берегу уже Чернетчина? – спросил он, едва лодка отплыла.
- Чернетчина. А ты что, не здешний? – поинтересовался мужчина.
- Я из Харькова. Иду к батькиным родичам в Николаевку.
- Ух, ты! И что, сам идёшь, один?
- Один. Мамки нету, умерла, - сказал Юра заученную фразу. - Вот я и иду к родичам.
Мужчина покачал головой, поцокал изумлённо языком и, вздохнув, сказал:
- Эх, война! Что она, проклятая, с людями делает!
- Дядя, а Вы не знаете, как найти попа Тихона?
- Попа Тихона? – удивился тот и тут же рассмеялся. – Знаю, конечно. Только так не говорят – попа Тихона. Говорят - отца Тихона. А ты что, с ним знаком?
- Он знает моего папу. Мне сказали, чтобы я его разыскал.
- А, ну тогда, конечно… Колокольню видишь? Вот прямо к ней и иди. А там спросишь, люди подскажут. Отца Тихона здесь все знают.

Дом священника ничем не отличался от большинства домов в округе – обыкновенный одноэтажный дом, стены выкрашены белой известью, крыша покрыта толем, небольшая застеклённая веранда. Чуть в стороне притулилась к забору маленькая летняя кухня, вход в которую был задёрнут цветной занавеской. Со стороны улицы дом скрывали густые заросли цветущей сирени, в глубине двора был небольшой сад. От калитки к крыльцу веранды вела дорожка, вымощенная гравием и окантованная половинками кирпича, вкопанными в землю. Вдоль дорожки росли аккуратно постриженные кусты розы. У самого крыльца стояла собачья будка, но собаки в ней не было, лишь только лежала цепь, да на гвозде висел ошейник.
Дверь на веранду была распахнута, но Юра не решился входить без разрешения и, поднявшись по ступеням крыльца, робко постучал в стекло веранды. На стук вышла женщина средних лет, в простеньком платье почти до пят и с косынкой на голове. Лицо её было бледным, без следов загара, в уголках больших серых глаз были видны мелкие морщинки. Она удивлённо посмотрела на Юру и спросила:
- Кто это к нам в гости пожаловал?
- Я, - растерялся Юрка.
- А звать тебя как? – усмехнулась женщина.
- Юра. Я ищу отца Тихона, - совладав с внезапной растерянностью, ответил Юрка.
- Если так, то проходи в дом, Юра, – улыбаясь, пригласила его женщина.
Юрка глянул на чистые половики, которыми был застлан пол на веранде, и стал снимать сандалии прямо на крыльце.
- Ты проходи, проходи. Здесь разуешься. Что же ты прямо на улице снимаешь обувь?
Юра вошёл на веранду, быстро разулся и вошёл вслед за женщиной в комнату. Первое, что бросилось в глаза - это иконы, висящие на стенах. Под иконой, висящей в дальнем углу, украшенной вышитыми полотенцами, горела лампадка. За круглым столом, стоящим посередине комнаты, сидел человек в рясе священника, с непокрытой головой, с большим серебряным крестом на груди, и читал какую-то толстую книгу.
Услышав, что кто-то вошёл в комнату, священник оторвался от чтения и вопросительно взглянул сначала на Юру, затем на жену.
- Вот, гость у нас. Звать его Юра. Говорит, что разыскивает отца Тихона, - ответила женщина на немой вопрос.
- Здравствуйте, - вконец оробев, тихо промолвил Юра.
- Здравствуй, сын мой. С чем пожаловал? – не вставая из-за стола, спросил священник.
Юрка вдруг почувствовал, что вот-вот расплачется, и поторопился ответить:
- Я… мне… Савва Иванович… дядю Тихона…
Он начал всхлипывать, опустив голову, Едва сдерживая рыдание, сглотнул вдруг покативший к горлу ком.
- Погоди, дитя, успокойся и расскажи всё по порядку, - отец Тихон встал из-за стола, подошёл к Юрке и успокаивающе взял его за плечи.
Юра ещё несколько раз всхлипнул, поднял голову и посмотрел на священника. Отец Тихон был мужчиной среднего роста, крепкого телосложения, с широкими, как у крестьянина, ладонями. Лицо обрамляла небольшая ухоженная бородка, на затылок ниспадали длинные волосы. Из-под чёрных бровей на Юрку смотрели карие глаза, взгляд у Отца Тихона был добрым, сочувствующим. Юра немного успокоился и заговорил:
- Савва Иванович мне сказал, что нужно разыскать попа… ой, отца Тихона. Что отец Тихон скажет мне…
- Погоди, не торопись так, - перебил его священник. – Это который Савва Иванович? Как его фамилия?
- Я не знаю фамилии. Он живёт в Песочине.
- Вот как? Ну, ну, продолжай, - проявил заинтересованность отец Тихон.
- Да, так вот… он сказал, что Вы знаете моего папу, и что Вы скажете мне, как дойти до Нико-ла-евки, - последнее слово Юра произнёс сквозь прорвавшееся вдруг рыдание. Все страхи, беды, все лишения последнего времени вырвались из него горьким детским плачем. Он уже не мог больше себя сдерживать. Сказались все переживания и невзгоды трудного путешествия, помноженные на детскую обиду и жалость к себе. Слёзы лились ручьём, от рыдания вздрагивали худые детские плечи. После долгих скитаний он, наконец, встретил если не родную душу, то человека явно не чужого. Юра, не отдавая себе отчёта, вдруг обхватил руками отца Тихона, прижался к нему и ещё громче зарыдал.
Священник ласково обеими руками прижал к себе Юркину голову, обернулся к жене:
- Маруся, принеси молока и что-нибудь поесть – ребёнок голоден.
Мария согласно кивнула и вышла из комнаты. Отец Тихон подвёл Юру к столу, усадил на приставленный к нему стул и сказал:
- Поплачь, сынок, поплачь. Не стесняйся. Иногда нужно выплакаться.
Юрка тёр грязными ладошками глаза, размазывая слёзы по лицу, но те продолжали течь ручьём. Наконец он стал успокаиваться, лишь изредка всхлипывая и вздрагивая при этом всем телом. Вошла Мария, поставила на стол эмалированную кружку с молоком, рядом положила кусок хлеба.
- Попей, сынок, тебе легче станет, - ласково сказала она и положила ему на плечо тонкую ладонь.
Юра взял кружку двумя руками и стал пить молоко мелкими глотками, всхлипывая раз от раза. Мария тихо вышла из комнаты, и они снова остались вдвоём. Отец Тихон Юрку не торопил, молча наблюдая за ним внимательным взглядом.
- Ты хлеб бери, не стесняйся, - подбодрил священник.
Юра, не отрываясь от кружки, согласно кивнул головой, но к хлебу не притронулся. Допив молоко, он аккуратно поставил кружку на край стола и глубоко, не по-детски вздохнул.
Отец Тихон сел к столу напротив, откинувшись на спинку стула:
- Ты сказал, что я знаю твоего папу. Кто он?
- Шацкий Глеб Афанасьевич.
- Вот как? – удивился священник. – Значит, ты Глеба Афанасьевича сын?
- Да. Только папу арестовали…
- Знаю я об этом, Юра, знаю, - перебил его священник. – А годков тебе сколько?
- Уже десять. В ноябре будет одиннадцать.
- М-да, дитя ещё совсем, - сокрушённо покачал головой священник. - Ну, а теперь рассказывай всё по порядку – что случилось, почему ты не в Харькове, зачем тебе в Николаевку, почему идёшь один, без мамы?
Юра полностью доверился этому человеку в рясе священника и стал рассказывать ему всё, без утайки. Тот слушал внимательно, не перебивая, иногда покачивая головой. Юра рассказывал долго, иногда слишком подробно описывая, казалось бы, совсем незначительные события. Отец Тихон не торопил его. Дойдя в своём рассказе до того момента, когда он пришёл к Савве Ивановичу, Юра вдруг спохватился:
- Ой, чуть не забыл: Савва Иванович велел передать Вам привет и сказать, что он на прежнем месте.
Священник удовлетворённо кивнул головой:
- Спасибо, Юра. Молодец, что вспомнил об этом. Мне приятно получить от Саввы Ивановича привет. Но ты продолжай.
Так они просидели до сумерек. Юрка рассказывал, священник внимательно слушал. Когда Юркин рассказ, густо приправленный ненужными мелкими подробностями, подошёл к концу, отец Тихон поднялся со стула и заходил по комнате.
- Как же ты на станции в Полтаве разобрался, в каком направлении нужно идти? Как не заблудился? Ты же мог пойти совсем в другую сторону!
- Не знаю. Я просто испугался полицая и побежал. А потом пошёл по рельсам.
- Видимо, Господу нашему было угодно, чтобы ты нашёл дорогу.
- Не знаю, - смущённо ответил Юра.
- Да, досталось тебе, сынок. Хлебнул ты горя. Значит так: побудешь у нас парочку деньков, отмоешься, отдохнёшь, и уж потом только пойдёшь в Николаевку, - священник твёрдо положил ладонь на стол, словно подвёл черту под их разговором.
Впервые за несколько недель Юрка спал в настоящей мягкой постели, с подушкой, на чистой простыне, укрытый байковым одеялом. Перед сном он помылся тёплой водой, заботливо подготовленной женой священника. За ночь успела высохнуть его одежда, которую ещё вечером постирала Мария.
Детей у отца Тихона и Марии не было, и всё внимание взрослых было сосредоточено на Юрке. Три дня его откармливали радушные хозяева. Еда разносолами не отличалась, но хлеба и картошки Юрка ел вдоволь. А ещё была крупяная похлёбка, зажаренная луком и салом, было молоко, яйца. О такой еде Юра уже и не мечтал – кусок чёрствого хлеба был для него лакомством.
На четвёртый день, утром, Юрка стал собираться в дорогу.
- Тебе нужно дойти до Магдалиновки, - наставлял его отец Тихон, - а дальше – по шоссе до Губинихи. Если тебя кто-то подвезёт, то ты можешь успеть до вечера в Николаевку - она рядом с Губинихой.
Юрка внимательно слушал и согласно кивал головой. Ему не хотелось уходить от этих добрых людей, но он понимал, что долго гостить у них нельзя. Спасибо за то, что на несколько дней приютили.
- Ну что ж, сынок, пора. Будь осторожен в пути. Да поможет тебе Господь! – отец Тихон перекрестил Юру. – Ступай с Богом.
Юрка поблагодарил хозяев и пошёл вдоль улицы. Священник и его жена стояли у калитки и глядели ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

Воспользоваться попутным транспортом не удалось. От Чернетчины до Магдалиновки пришлось добираться пешком по просёлочным дорогам, идущим среди полей, где никакой транспорт не ездил. Этой дорогой изредка пользовались лишь местные жители, у которых чудом ещё сохранились лошади. Узелок с харчами, который собрали ему в дорогу, нести в руках было неудобно, и Юра выломал в небольшой рощице лещину, ободрал с неё веточки, оставив на одном конце лишь небольшой сук, на который и подвесил свой узелок. Закинул палку на плечо – теперь идти стало легче.
Вокруг, сколько видел глаз, простирались поля, некогда колосившиеся, но теперь поросшие буйной молодой травой. Кое-где были видны островки реденьких рощиц да одинокие деревья у дороги. Несколько раз встречались хутора с небольшими садами, состоящие из одного-двух домов, одиноко стоящих в поле, немного в стороне от дороги. Высоко в небе стремительно носились стрижи, из полей слышно было пение жаворонков да овсянок. При малейшем дуновении ветерка трава начинала колыхаться, и поле казалось зелёным морем.
Дождей здесь давно не было, и дорога превратилась в пыльную ленту. Каждый шаг поднимал небольшое облачко рыжевато-серой пыли. Сначала Юрке даже нравилось пылить, он специально шаркал ногами, чтобы облачка пыли получались побольше. Но потом заметил, что от такого развлечения его сандалии, носки и штаны покрылись серым пыльным слоем, а на зубах стали поскрипывать песчинки. Но настроение у Юры было приподнятым, и такой пустяк, как пыльные штаны или скрип песка на зубах не мог его испортить. Он отдохнул, отъелся, и теперь уже точно знал, что осталось не долго, что скоро наступит конец его мытарствам.
К середине дня жара стала невыносимой, идти дальше в открытом поле было невозможно. Куда-то вдруг подевались стрижи, смолкли жаворонки, всё вокруг наполнилось стрекотанием кузнечиков. Заприметив в стороне, на небольшом пригорке чахлую рощицу, Юрка направился к ней. Здесь, в тени деревьев, обдуваемых лёгким ветерком, было прохладнее. Подкрепившись варёной картошкой, запив её водой, Юрка прилёг под раскидистой липой и, сморённый жарой, задремал.
Когда солнце катилось к горизонту, он был уже недалеко от Магдалиновки. Метрах в пятистах от дороги поблёскивала водой небольшая запруда. После жаркого дня, после пыльной дороги она оказалась очень кстати: искупаться тёплым вечером – одно удовольствие, и Юрка, не раздумывая, пошёл к воде. С трёх сторон по травянистым берегам росли плакучие ивы, окунавшие тоненькие ветви в воду. Юра расположился под одной из них, разделся, отряхнул от пыли штаны и носки, ополоснул в воде сандалии и, сложив всё под деревом, полез купаться.
Запруда оказалась не глубокой, с глинистым осклизлым дном. Вдоль берегов на воде густо росла ряска. В мирное время здесь, видимо, плавали гуси и утки. Несколько раз поскользнувшись, Юрка осторожно дошёл почти до середины водоёма. Вода в запруде была мутной от глины и очень тёплой, словно её специально подогревали. Окунувшись несколько раз с головой, смыв с себя дорожную пыль, он вернулся на берег, оделся и стал устраиваться прямо здесь, под ивой, на ночлег. Крона дерева была густой, её ветви свисали до самой земли, укрывая Юру, словно шалаш. Проситься к кому-то в дом ему не хотелось, тем более что в еде он не нуждался – Мария собрала ему в дорогу увесистый узелок с хлебом, картошкой, зелёным луком, парой варёных яиц и небольшим ломтиком сала.
Однако хорошо выспаться не удалось. После полуночи выпала роса, от земли потянуло сыростью, стало прохладно. Ни постелить что-то под себя, ни укрыться чем-либо Юра не мог. Все свои нехитрые пожитки – пальто, пиджак, пару рубашек, он обменял на еду ещё в первые дни путешествия. Поджав колени к подбородку, дрожа от холода, он просидел на берегу до рассвета. Едва зардело небо на востоке, он снова тронулся в путь.
Почти весь день ушёл на дорогу в Губиниху. По шоссе иногда проезжали грузовые автомобили, но останавливать их и проситься в попутчики Юра не только не решился, но даже старался скрыться с дороги при виде приближающейся автомашины. После напутствий Саввы Ивановича и деда беженца он опасался больших дорог и немецкого транспорта.
Губиниха оказалась большим посёлком, с железнодорожной станцией. С юго-востока от посёлка проходило шоссе из Харькова в Днепропетровск. Улочки Губинихи были узкими и грязными, в большинстве не мощёными, с деревянными заборами вокруг небольших одноэтажных домиков, утопающих в садах. Разрушений, вызванных войной, в Губинихе заметно не было – бои обошли её стороной.
На краю посёлка была колхозная МТС, которую немцы приспособили под авторемонтную мастерскую. На площадке у ворот МТС стояли несколько грузовиков, ожидающих ремонта. Юрка ещё издали увидел возле стоящих автомашин двух словацких солдат и решил обойти мастерские стороной.
Улицы посёлка были малолюдными, но всё же на одном из перекрёстков, у колонки с водой, Юра увидел женщину с ведром в руках и поспешил к ней. Женщина, не проявляя особого интереса к незнакомому мальчишке, объяснила, как ему, не выходя на шоссе, пройти коротким путём в Николаевку, которая раскинулась в большой ложбине едва ли не за крайними домами Губинихи, на берегу одноимённой речки.
Разыскать тётку Ганну не составило труда. Хоть Николаевка и была довольно большим селом, жители в ней знали друг друга, и Юрке тут же указали на дом, в котором жила тётка.
Дом тётки Ганны, обнесённый покосившейся изгородью, утопал в разросшихся до размеров небольших деревьев кустах сирени, из-за которых была видна лишь тёмно-серая покатая крыша с низким фронтоном и чердачной дверцей посередине. К фронтону был прибит длинный шест со скворечником на конце. Из-за дома в небо вился небольшой дымок – топилась печка в летней кухне. Из густых ветвей сада слышалось разноголосое птичье щебетание. Чем-то мирным, таким знакомым и таким далёким веяло от этого дома, словно и не было войны.
Юрка подошёл к калитке, подвешенной на проволочных петлях, с накинутой вместо щеколды верёвкой, и нерешительно остановился. Двор был пуст. Нужно было отворить калитку и войти, но Юра продолжал стоять, глядя сквозь штакетины на тропинку, ведущую к крыльцу. Казалось бы, вот она, цель, к которой он шёл больше недели, вот он, конец трудного и опасного путешествия, но что-то мешало сделать последние шаги. Вместо радости на душе была опустошённость, внезапно овладевшая им апатия, которая иногда бывает от усталости после завершения трудного дела. Хотелось просто сесть там, где стоял, прислониться спиной к забору, закрыть глаза и не шевелиться, ни о чём не думать.
Так он простоял несколько минут, когда из-за угла дома к крыльцу вышла женщина лет сорока, в простеньком ситцевом платье, подвязанная передником, вышитым украинским орнаментом. На голове у неё была лёгкая белая косынка в мелкий чёрный горошек. Женщина заметила Юрку и остановилась у крыльца. Какое-то время она присматривалась, близоруко щурясь, затем спросила:
- Тебе чего, хлопче?
- Скажите, здесь живёт Шацкая Ганна? – спросил Юра.
- Тут. Это я. А что нужно? – настороженно спросила тётка Ганна.
- А я - Юра. Шацкий Юра, сын Глеба Афанасьевича. А маму мою зовут Анна Яковлевна.
- Ух, ты! Откуда ты взялся? – удивилась Ганна.
- Я из Харькова пришёл.
- Как пришёл? Один? Без мамки?
- Да, один. Мама пропала.
- Куда пропала? Ой, да что же это я? – спохватилась Ганна. – Давай, проходи сюда, не стой на дороге.
Юрка откинул петлю на калитке и прошёл во двор. Тётка Ганна поднялась на крыльцо, оглянулась, кивнула Юре, приглашая за собой, и вошла в хату.
Юрка вошёл следом за ней, прошёл через небольшую веранду и очутился в кухне. В дальнем углу была дровяная печка-плита, с чугунным верхом, обмазанная глиной и побеленная известью. У окна с вышитыми белыми занавесками стоял грубо склоченный, выкрашенный зелёной краской стол с тремя табуретками. Напротив, у стены – старый шкаф-буфет. На полу лежали домотканые половики.
Ганна указала на одну из табуреток и пригласила Юру:
- Садись. Есть будешь?
Юра отрицательно покачал головой – он, пока шёл от Губинихи, доел остатки хлеба и сала.
- Так что там с мамкой случилось? – присев на другую табуретку, спросила Ганна.
Юрка вкратце рассказал, как она ушла и не вернулась.
- А куда же она могла пойти? – спросила тётка.
- Я не знаю. Сначала все думали, что она ушла на село за продуктами.
- Ну, а ты что?
- А я ждал её, потом в детдоме был, убежал оттуда, потом к Вам пошёл.
- Вот так и пошёл? Как же ты нашёл дорогу?
- Савва Иванович рассказал, а потом ещё и отец Тихон.
- Ох, боже ж ты мой, боже ж ты мой – покачала головой Ганна. – Это ж почти двести килóметров! И ты пешком, один?
- Я до Полтавы на поезде доехал.
- До Полтавы? А нашто она тебе сдалась, та Полтава? Где Николаевка, а где Полтава! Ты ж такого крюка сделал!
- Это машинист с паровоза перепутал. Он подумал, что мне нужна Николаевка, которая рядом с Полтавой.
- Ах, ты ж, боже ж мой, – снова запричитала тётка, всплеснув руками. – И что теперь с тобой делать?
- Может я поживу пока у Вас? – робко спросил Юра.
- У меня сын инвалид, нам и так тяжко, Юрочка. Поживи, ко-нечно, с недельку, а потом ступай в Днепропетровск. Там живут сёстры твоей мамки. Вот к ним и ступай. А нам и без того тяжко – вздохнула Ганна.
Юра всё понял. Он хоть и был совсем ещё ребёнком, но за время, прожитое в оккупации, многое научился понимать, как взрослый. Юрка готов был сию минуту подняться и уйти, тем более что ему больше хотелось пожить в Днепропетровске, чем в селе.
Несколько дней он прожил у тётки Ганны и её глухого сына Василия. В Николаевке жили ещё какие-то дальние родственники, в том числе дед Павел, который приходился Юркиному отцу родным дядей, а ему, соответственно, двоюродным дедом. Юрка с тёткой Ганной побывал у всей родни, но никто не предложил ему остаться пожить у них.
В конце мая Юрка, наконец, решился:
- Тётя Ганна, я завтра пойду в Днепропетровск, к тёте Соне. Вы мне расскажете, как её найти?
- Я тебе её адрес напишу. Тут не так уж и далеко – килóметров сорок будет, - как о чём-то обыденном сказала Ганна. - Если рано утром пойти, то до конца дня можно успеть. Она живёт на левом берегу.
- Это за мостом?
- Какой мост? Я же говорю – на левом берегу, с этой стороны Днепра.
- А, на левом… Понятно - Юрка всё равно не понял, что значит на левом берегу, но согласно кивнул головой.
Рано утром, едва рассвело, он взял узелок с харчами, которые собрала в дорогу тётка, и отправился в сторону Днепропетровска.