* * *
- Клава! Звони в милицию! Тут в яме труп валяется под ветками! – услышал, как сквозь вату, Олег. Было темно и холодно. Что-то острое нестерпимо давило в спину. Дышать было тяжело. Каждый вдох отдавал острой болью в боку.
Лечение длилось долго. Были сделаны три операции. Одна – в больнице городка, где жила Нина, остальные две – в Москве, куда его перевезли. Рана заживала плохо.
Милиции Олег заявил, что не знает того, кто его ранил. Умышленно дал описание внешности, совершенно не схожее с обликом Сыча.
Когда к Олегу стали допускать посетителей, он попросил приятеля съездить и разыскать Нину. Через неделю тот сказал, что не смог её разыскать. Что она уехала куда-то к родственникам.
После курса лечения в больнице Олега отправили на реабилитацию в санаторий. Он снова попросил приятеля разыскать Нину и рассказать ей, что с ним случилось. Иного способа дать о себе весточку у Олега не было.
Вернувшись в Москву, Олег узнал от приятеля, что Нина вышла замуж.
Шли годы. Жизнь текла своим чередом. Олег обзавёлся семьёй, и всё реже вспоминал Нину.
Однажды по служебным делам он оказался в том самом захолустном городке. Воспоминания нахлынули на Олега, и он решил прогуляться по местам своей молодости.
Вот и эта улица, вот площадь. Олег их знал, но сейчас не узнавал. Вроде почти ничего и не изменилось за эти тринадцать лет, но всё казалось каким-то почти незнакомым. Только отдалённо напоминало о юных годах. Вот клуб, а вот и магазин. За ним – знакомый двор. Из-за дома доносились звуки скандала. Слышался мужской пьяный хрип, перемежаемый отборным матом, и женский визг. Старушки на крыльце магазина укоризненно качали головами и причитали:
- Опять этот душегуб проклятый жену колотит. Сколько же она может терпеть такое?
Женский визг внезапно стих. Только пьяная мужская брань ещё доносилась из-за дома. Вдруг в переулке Олег увидел её. Она шла ему навстречу, измученная, растрёпанная, с жёлтым лицом и синяками под глазами. Олег узнал её сразу. Это была та самая женщина, которая тогда попалась навстречу Нине. Нина тогда описала её досконально. Сходство поразительное. До Олега дошло, что именно эту женщину только что колотил муж.
Разминувшись с ней и пройдя пять шагов, он оглянулся. Женщина оглянулась тоже. Посмотрела на него с безразличием и пошла дальше, устало покачиваясь, равнодушно удерживая равновесие.
Из двора продолжала доноситься пьяная брань. Это был голос Сыча.

Как упоительны в России вечера,
Как отвратительно в России по утрам))))

Спасибо Васютка!

- Давай, Батя, ещё по маленькой, - сказал Алик, наливая в стопки водку.
- Если по маленькой, то давай – ответил Владимир Васильевич.
Алик наколол вилкой кружок колбасы и поднял свою стопку:
- Давай, батя, за силу русского оружия.
Они чокнулись и залпом выпили. Владимир Васильевич взял маринованный огурчик и аппетитно захрустел.
- Знаешь, сынок, ты не правильный тост произнёс.
- Что в нём неправильного? Нужно было выпить за что-то другое?
- Не в русском оружии сила, Алик, а в русском духе. В духе русского воина. Американы вон, погляди, как вооружены! Не чета нашей армии! А, не приведи господь, доведётся схлестнуться с нашими ребятами в контактном бою, думаешь, поможет им их супер оружие? Вот как поможет! – Владимир Васильевич зло свернул фигу, показал её Алику, затем задумчиво посмотрел на неё сам. – Вот так-то, брат мусью…
- Верно говоришь, отец, верно. В близком бою вояки они хреновенькие. Нет в них того духа, той отчаянной злости, что присущи русскому солдату. А всё почему? Да потому, что они за деньги, а не за идею воюют. И не хочет янки отдавать богу душу. Иначе нафига ему те деньги?
- А за какую такую идею воюешь ты, сын? – прищурившись, спросил Владимир Васильевич.
Алик от удивления чуть не подавился куском колбасы:
- Как за какую? Ну ты, батя, даёшь! Да за ту же, что и ты воевал!
Владимир Васильевич грустно усмехнулся:
- Эх, сынок, сынок. Не то ты говоришь. Я воевал с фашистом, защищал свою землю, свой народ, воевал за то, что Родиной зовётся. А ты за чью землю воюешь? Кому из нас нужны те камни? Нам что, своей земли не хватает?
- Батя, я что-то не понимаю тебя. Я давал присягу, существует воинский долг. Мы защищаем там народную власть. Это наш интернациональный долг! – повысив голос, воскликнул Алик.
- Брось, сын, не на политзанятиях мы с тобой. Долг, говоришь? Интернациональный? А кто кому должен, ты не задумывался?
- Батя, я тебя не узнаю. С каких пор ты стал таким пацифистом? Что же ты в таком случае делал в Чехословакии в шестьдесят восьмом?
Владимир Васильевич вздохнул, глянул в глаза сыну и ответил:
- Тоже, получается, долг интернациональный выполнял. Только никому этот интернационализм на поверку оказался не нужен. Чехи до сих пор нас считают оккупантами. И не только они. И венгры, и гэдээровцы, и поляки. А вот подумать: зачем нам всё это? У нас что, своих проблем не хватает? Для чего нам нужны египтяне, ставшие для нас теперь чуть ли не врагами, эфиопы, палестинцы и прочие нигерийцы? Никогда они не станут нашими друзьями!
Владимир Васильевич вздохнул и потянулся к бутылке:
- Сколько ребят хороших угробили с этими вечными интернациональными долгами! Давай, сын, помянем всех, кто сложил головы на чужбине, поднял стопку Владимир Васильевич.
Мужчины встали, молча посмотрели в глаза друг другу и молча, не чокаясь, выпили. Они так и продолжали стоять напротив друг друга. Два офицера. Два представителя воинской династии. Один – полковник в отставке, по случаю приезда сына надевшего мундир с наградами, другой – старший лейтенант, находящийся в отпуске по случаю реабилитации после ранения.
- Да, батя, я сам иной раз задумываюсь над тем, что мы там забыли? Особенно после ранения. Там было не до размышлений. А пока в госпитале валялся, было время подумать. Вот скажи мне, отец, как получил ранение мой дед?
- Ты же знаешь об этом, - удивился Владимир Васильевич.
- Знаю, но ты ответь всё-таки.
- Ну, - несколько растерялся полковник, - было это в августе 45-го. Слышал, наверное, о безлюдном, безводном Хингане? Вот там твоего деда и достала японская разрывная пуля. Его счастье, что рикошетом. Иначе бы всё, каюк.
- Японская, говоришь? А ты свои осколки в череп как поймал? – хитро прищурившись, спросил Алик.
- Не пойму я, куда ты клонишь, - недовольно пробурчал Владимир Васильевич, - ну ты же знаешь: под Кенигсбергом фриц по моему танку из фаустпатрона влепил.
- Значит, в тебе немецкие осколки сидят?
- А то чьи же? Конечно, немецкие! – недоумевая, сказал Владимир Васильевич.
- А вот во мне, батя, наше, советское железо сидело, - грустно произнёс Алик.
- Не понял! Это как так – советское?
- А так! Дух влепил нам в броню нашу, советскую кумулятивку. Я успел увидеть того, кто выстрелил, и увидеть то, из чего он выстрелил. Почти в упор! Это был наш эрпэгэшник! Понимаешь, батя, наш, отечественный, советский!
Мужчины замолчали. Каждый думал о своём. И оба думали об одном и том же: для чего всё это? Почему кому-то неймётся жить в мире?
Они сидели за столом, пили водку, поминали деда, товарищей, всех, кто сложил жизнь, будучи при погонах. Они пили за здоровье, за тех, кто сейчас в окопах, они пили за жизнь. Седой отставной полковник в парадном мундире и молодой старлей в новенькой, с иголочки форме. Шёл 1982 год…

Рассказ написан на основе реального события, имевшего место в 1982 году.

(Юмористическая сказка)

- Со стариками я уже договорился. Представляешь – трёхкомнатная квартира в сталинском доме, да ещё и в престижном районе! Они сначала упираться стали: «Может быть достаточно квартиры в новом монолитном доме?» Тут я на них и наехал, попугал как следует. «Да вы что? – говорю им я, да ещё громко, чтобы соседи слышали. – Хотите, чтобы моя молодость завяла в каком-то спальном районе, в бомжатнике? И всё это из-за каких-то пары-тройки десятком тысяч гринов? Мне этот район нужен для счастливой семейной жизни, а не для тусовок, чтобы дети мои могли нормально жить и учиться в престижной школе, а не с люмпеном в одном классе! Или вы хотите, чтобы я завтра же пошёл в военкомат и напросился в армию? Такого счастья своему сыну вы желаете? Я это сделаю, если не будет той квартиры, что мне приглянулась. Мне тогда и семейная жизнь ни к чему. Пойду в армию, а потом по контракту в горячую точку. Пусть вам будет стыдно перед своими друзьями!» Одним словом, моя дорогая, ты знаешь, как твой жених умеет добиваться своих целей при подобных обстоятельствах. Мать, как обычно, поплакала, отец проглотил валидольчик, запив его коньячком, и… согласились с моими доводами и аргументами. Кроме этого в качестве свадебного подарка отец отдаёт мне вот этот свой «мерин», почти новый! Вот так!
С этими словами я поворачиваюсь к моей невесте. Она, кажется, даже не слушает меня. Глядит перед собой на дорогу, которую уже накрыли вечерние сумерки. А может быть её убаюкал мягкий ход «мерина», того самого, что завтра или на днях будет оформлен на моё имя?
Скорее – на днях. Ведь завтра моя свадьба. Хлопот хватит и без «мерина». Наверное, она представляет сейчас завтрашний свадебный банкет. Триста рыл сядут за свадебный стол, триста глоток будут орать «Горько!» Утрём нос соседям! Пусть бесятся от зависти! Разве могла она, скромная девочка из небогатой семьи, мечтать о том, что сам Дима Большаков будет петь на её свадьбе!?
- Нет, что ни говори, - продолжаю гнуть своё, - а свадьба у нас будет высшей пробы. И заметь, твоим родителям это не будет стоить ни копейки. Платье мы тебе купили, и туфельки, и колечки с брюликами. Ты могла когда-нибудь мечтать о таком? А это ведь только начало. Да я… да мы для тебя всё, что нужно! Пусть люди видят, какая у Жоржика жена!
Она молчит, не отзывается, не смотрит на меня. В этих проклятых сумерках и при тонированных стёклах всё кажется невнятным, искривлённым. И дорога, за которой нужно напряжённо следить, и её лицо, на котором появляется непонятная ироничная ухмылка. От неожиданности я даже останавливаю машину, включаю свет в салоне, чтобы убедиться в том, что ухмылка мне почудилась.
Она спокойно поворачивает ко мне своё симпатичное личико (я же всё-таки выбрал самую лучшую девушку в институте). Ничего на этом личике нет, никаких иронических ухмылок.
Пытаюсь пояснить вынужденную остановку желанием поцеловать свою невесту. Пожав плечами, она позволяет себя поцеловать. Но поцелуй получается холодным, равнодушным. Вспомнился тот, первый поцелуй. Она тогда поссорилась со своим приятелем Кирюхой Евсеевым и жаждала отомстить ему за измену. Переживала как! А что? Разве меня можно сравнить с Кирюхой, а мой «мерин» с его раздолбанным мотоциклом непонятной породы? Евсеев вон по дешёвеньким клубам тусуется, а я – только в элитных. Ему туда дорога заказана. Его даже до фейс-контроля не подпустят.
Однако нужно быть внимательным. Совсем почти стемнело. Выскочит из-за поворота какой-нибудь деревенский сорвиголова на грузовой лайбе и расколотит мой новенький «мерин». С него потом что возьмёшь? Не в рабство же брать? Не тянуть же потом со своих предков деньги на новую тачку? Совесть же надо иметь...
И тут я увидел их. Своевременно, издали заметил и сбросил скорость. Двое всадников стояли посреди дороги. Один верхом на коне – худой и длинный, как жердь. Другой, низкорослый крепыш, почти колобок - верхом на пони.

Как упоительны в России вечера,
Как отвратительно в России по утрам))))