|
Сергей Алексеев. Покаяние пророков
|
|
Малыш
Малыш
|
Число: Понедельник, 21-Апреля-2008, 14:27:26 | Ответ # 51
|
Живу тут
VIP
Сообщений: 7724
Репутация: 11
Замечания: 0%
Страна: Германия
Город: Я тут живу "У Марины"
Я Offline
С нами: 03-Июля-2007
|
Запахи в доме оказались неожиданные -- воска и ладана, словно в церкви.
-- Ну, что у вас? -- нетерпеливо спросил Землянов. -- Говорите.
Палеологову пришло в голову, что у мэтра в квартире может быть женщина
или еще кто-то, кого нельзя показывать даже единомышленнику. Но непохоже,
чтобы тот встал с постели, да и дверь в кабинет распахнута настежь, стол,
как всегда, завален книгами и газетами...
-- Ничего особенного, мэтр. -- Он достал из внутреннего кармана конверт
с бумагами Космача. -- Это вам, для пополнения коллекции предметов культа.
Глеб Максимович заглянул в конверт, сунул его в карман халата и устроил
головомойку, по-прежнему обращаясь на "вы".
-- Я просил вас без крайней необходимости сюда не приходить. Тем более
без предупреждения. Это не мои прихоти, Генрих, это правила элементарной
конспирации.
-- Простите, мэтр...
-- Когда у вас пройдут эти мальчишеские порывы? Будьте же, наконец,
серьезнее. Мы занимаемся очень важным делом.
-- Да, я понимаю...
-- Понимаешь, а приперся среди ночи! Грубость означала, что Землянов
немного отходил.
-- Поговорить захотелось, -- сознался Палеологов
-- Завтра в девять на Неве.
Это было условленное место их обычных встреч.
-- Все понял. Спокойной ночи.
Он вышел на улицу и вдруг перевел дух с ощущением, будто не дышал все
время с тех пор как вошел в квартиру Землянова. На ночной улице было пусто и
тихо, где-то урчала вода, стекая в ливневую канализацию, глухо позванивали
провода троллейбусной линии, еще глуше постукивали одинокие каблучки; во
дворах и на крышах домов что-то еще шуршало, бормотало и монотонно звякало,
но все эти звуки были звуками городского покоя. Он вдруг понял, что сейчас
выпал тот самый случай, когда можно исполнить свою мечту и побродить по
местам детства. Не нужно никуда спешить, никто не ждет, никто не знает, где
он сейчас, -- ночь полной свободы!
Засунув руки в карманы, бредущей походкой он прошел улицу до конца,
свернул возле мигающего светофора, но телохранитель выскочил на проезжую
часть и начал ловить такси.
-- Мы идем пешком, -- предупредил Палеологов.
-- Генрих Сергеевич, Петербург -- город особый. -- Телохранитель все
махал рукой. -- А береженого бог бережет...
-- Это мой родной город!
-- Но ведь криминальный!
-- А на кой черт ты? За что я тебе бабки плачу? Телохранитель догнал
его и потащился сзади. Палеологов не выбирал дороги, не думал, куда идет, --
ноги вели сами вдоль каналов, через горбатые мостики, в сводчатые арки и
сквозь пустые, гулкие дворы. И почему-то не испытывал радости, может,
потому, что мечтал уже о другом, -- шел и представлял себе, как пойдет этими
путями с княжной. Она будет держать его под руку, как Маргарита, а он станет
рассказывать...
Мечтал и уже знал: ничего подобного никогда не произойдет.
К родному дому на Грибоедовском он выбрел около четырех утра, когда уже
слипались глаза и болели ноги. Дверь парадного была новая, стальная, с
кодовым замком. Палеологов понажимал кнопки сам, подтолкнул телохранителя:
-- Давай отрабатывай штуку баксов.
Тот приступил к делу как профессионал, что-то слушал, проверял, но
зарплаты своей не оправдал.
Давняя мечта пройти по родным улицам закончилась ощущением
бесприютности, бездомности. Не замечая, куда идет, Палеологов внезапно
обнаружил, что заблудился. Город оживал стремительно и к шести часам уже
гремел, тарахтел и выл тысячами моторов, все в нем перепуталось, улицы на
вид были старые, но назывались по-другому, пережившие сырую зиму дома не
походили на себя, сменились фасады, вывески, подъезды, и даже автомобили
ехали мимо чужие. Прошел сон, мышцы ног или окрепли, или потеряли
чувствительность, он шел наугад с единственной целью -- самому выбраться из
лабиринтов улиц и каналов.
Не выбрался, заставил телохранителя поймать такси, поскольку до встречи
с мэтром оставалось полчаса.
Река поднялась и подпирала гранитные парапеты, а Петропавловская
крепость на той стороне, казалось, подтоплена, стоит в воде, и ангел на
шпиле напоминает спасающегося от неминуемой гибели человека.
В назначенное время Землянов не пришел. Опоздания не могло быть в
принципе, старый дипломат никогда себе этого не позволял. И все-таки
Палеологов выстоял у парапета еще пятнадцать минут сверх обычных,
"прощаемых" пятнадцати.
От набережной Невы к дому мэтра он пошел пешком. В этом что-то было --
передвигаться на своих ногах! Мысли становились неторопливыми, как-то
незаметно складывались в один длинный ряд, и сразу же становилась заметной и
выразительной их логика.
Или полное ее отсутствие.
Возле парадного Землянова стояла неотложка и две милицейских машины. От
одного их вида на душе стало пусто, как уже было, когда он продал Космача
Матрешнику с Арбата.
-- Узнай, в чем дело. -- Он сел на низкий заборчик, длинные полы пальто
упали в грязь.
Телохранитель сунулся к машинам, на минуту задержался возле "скорой".
-- Суицид, -- сообщил он. -- В тридцать первой квартире.
Палеологов понимал: входить сейчас туда глупо, бессмысленно и опасно,
сам мэтр никогда бы этого не одобрил, однако ноги понесли сами, как по
местам детства.
Возле открытой двери курили санитары в голубых халатах.
-- Вам туда нельзя. -- Телохранитель попытался заслонить собой вход.
В передней и зале толклись какие-то люди, будто в музее, с любопытством
рассматривающие экспонаты. Землянов оказался в комнатке, где принимал
Палеологова в прошлый раз. Он сидел в кресле, опустив голову, в руках,
лежащих на коленях, был маленький пистолетик, и создавалось впечатление,
будто он сидел тут, играл и, наигравшись, заснул.
Только почему-то на столике перед ним стояла ритуальная глиняная чаша,
чуть ли не доверху наполненная жженой бумагой, и в комнате еще пахло гарью.
А под ногами валялись все четыре заповедных сосуда с варварски срубленными
горлышками. Палеологов машинально поднял один из них и обнаружил, что
затычки сделаны из туго скрученной газеты, которая торчит с обратной
стороны.
Если там и были джинны, то они, наверное, витали где-нибудь здесь же...
Какой-то утлый человечек, возможно, следователь, сначала прогонял,
потом что-то спрашивал у предводителя; и тот что-то отвечал, не вдумываясь в
слова, и единственное, что запомнилось, -- самоубийца не оставил
предсмертной записки, и потому совершенно неясны мотивы содеянного.
Эта записка нашлась спустя несколько часов в квартире Палеологова. Она
торчала из факса, скрученная в трубочку, как пробка для сосуда с джинном.
Написанная от руки, она была такой же короткой, как рекомендательное письмо
академика, найденное у Космача, но или аппарат забарахлил, или Землянов
после своего сообщения запускал просто чистые листы, -- на записку
израсходовался весь рулон бумаги.
"Генрих, прости меня. Я давно чувствовал, что мы попали под контроль, и
пытался выяснить, под чей именно. Недавно получил косвенные доказательства,
что профессор Желтяков побывал у академика перед его смертью и теперь
уверен: получил из его рук розу и крест. Письмо Барвина поставило последнюю
точку. Профессора я привлек к нашему делу с самого начала как эксперта и
советника. Втащил троянского коня. Сам все погубил, искупление возможно лишь
кровью. Это не малодушие. Не имею права больше советовать тебе, но лучше
дело законсервировать лет на двадцать, вывести из-под контроля хотя бы
княжну. Чтоб потом начать сначала. Ты мутант, ты живучий и все выдержишь.
Прощай. Г.М.Землянов".
* * *
В кольце его продержали ровно сутки, на местном диалекте это называлось
красиво -- смирение птицы. Видимо, имелась в виду традиция птицеловов:
только что отловленную пичугу сажают в клетку и накрывают черным полотном.
Пространство было тесное, ровно метр в ширину, девяносто сантиметров в
высоту, потому выбор оставался небольшой: плюнуть на все и сесть на холодный
бетон или скрючиться на корточках, упираясь головой в потолок. Кроме прочего
тело разламывала боль после драки с казаками, особенно ныла поясница,
спасительной шубы не было, и, наверное, отбили почки. Из-за монтажных петель
крышка лежала неплотно, свет и воздух проникали сюда вместе с отдаленными
голосами и звуками. Кажется, в цехе шла обыкновенная ритмичная работа, к
формам подвозили бетон, валили на железные листы и забрасывали потом
лопатами, а в склад готовой продукции, где находился Космач, часто приезжал
автокар и ставил готовые кольца.
На следующий день, когда затекло все тело и заклинило шею, а от жажды
пропал голос, автокар снял плиту, и двое надзирателей вытащили Космача из
юзилища. Оказалось, на самом деле в пыльном и мрачном цехе с замурованными
окнами работают люди, мешают бетон, формуют кольца, вяжут арматуру. На
Космача никто не обратил внимания, никто головы в его сторону не повернул.
То ли неяркий свет, то ли забрызганная цементом спецодежда делали этих людей
похожими друг на друга, и выделял их лишь язык: слышались два акцента,
молдавский и украинский.
Тут же, в цехе, за деревянной переборкой, его накормили макаронами на
молоке, выдали синюю спецовку и кирзовые сапоги. Космач переоделся, и один
из надзирателей отвел его на работу к бетономешалке -- забрасывать в миксер
щебень, песок и цемент. Работник тут уже был -- то ли узбек, то ли таджик
лет двадцати, маленький, черненький человечек с огромными влажными глазами.
Как и все остальные, он тоже будто не заметил, что дали напарника, пыхтел и
методично швырял шебень в жерло миксера.
Пока Космача водили по цеху, он успел определить, где здесь входы и
выходы. Там, где отливали кольца, был тупик, за рядами форм виднелась глухая
стена, и напротив, за складом готовой продукции, черным квадратом
вырисовывались высокие ворота, туда же уходили рельсы. И еще заметил, что
охранников тут всего три или четыре человека, хотя рабочих человек двадцать.
Поскольку на месте окон краснел свежий кирпич, а лампочки располагались по
стенам, создавалось ощущение, что цех глубоко под землей.
Попытка разговорить азиата не удалась, паренек лишь вскинул на него
коровьи глаза и показал на бетономешалку:
-- Кидай.
В девять вечера техника начала выключаться, люди выходили на рельсы и
строились в шеренгу. Кто-то припоздал, не успел выработать бетон, кто-то еще
чистил формы и строительные ванны, -- все остальные ждали терпеливо и молча.
Потом без всякой команды пошли на ужин в загородку, ели не торопясь, даже
чинно, никто не погонял, и присутствующий там надзиратель сидел отрешенно,
прихлебывая пиво. Если все эти люди были рабами, то какими-то очень уж
современными, скорее похожими на бригаду шабашников. После ужина опять
выстроились, закурили, поочередно сходили в туалет, отгороженный в углу за
формами, и по какой-то неясной команде стали подниматься по приставным
лестницам на верхний дощатый ярус, пристроенный к стене и напоминающий
скворечник. Расходились по трое в каждую клетушку, и когда Космач вошел
третьим в одну из них, никто не возразил, должно быть, здесь ничего
постоянного не было и ночевали где придется.
Света в каморке не было, люди просто вползали через маленькую дверцу и
ложились на матрацы, постеленные на пол. Через некоторое время надзиратели
убрали лестницы и, показалось, вообще ушли из цеха. Двое сокамерников, судя
по скупому разговору, молдаван, уснули сразу же, беззаботно и крепко. Еще
часа три Космач пролежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам:
кажется, у ворот работал телевизор, и оттуда же изредка доносились
неразборчивые слова -- вероятно, там находилось караульное помещение.
Космач приоткрыл дверцу и выбрался на узкий балкончик с деревянным
парапетом. Сверху весь цех был как на ладони. Дежурное освещение горело лишь
по одной стене, отчего на противоположной, как на экране, были видны все
тени шевеления: на верхней площадке формы висела тряпка и раскачивалась от
легкого сквозняка, однако тень от нее была гигантской и двигалась как живая.
За скворешнями, над складом готовых колец, висела кранбалка с крюком и
стропами. Значит, когда отгружают продукцию, машины заезжают прямо в цех...
И если выбрать момент, можно заскочить в грузовик и спрятаться в
кольцо...
Неподалеку от бетономешалок был еще один закуток, должно быть,
цементный склад, а под потолком торчал кусок вентиляционной трубы и вроде бы
улица просвечивалась...
Он услышал негромкий шорох у крайней каморки и увидел, что вылез кто-то
еще. Темная фигура замерла у дверцы, медленно двинулась к Космачу. В
полумраке лицо расплывалось в серое пятно.
-- Ну что, выпустили тебя из клетки? -- спросил человек с явным
молдавским акцентом. -- Смотришь, как на волю выпорхнуть?
Это Космачу не понравилось.
-- Что тебе надо?
-- Отсюда не убежать, -- проговорил молдаванин. -- Надо ждать, когда
продадут хозяину. По дороге бежать можно. Здесь сразу выдадут, каждый
смотрит друг за другом...
-- Тебя ко мне прикрепили?
-- Нет, за тобой узбек приглядывает и башкир, который рядом спит. Они
добровольцы. -- Он выматерился и присел на корточки. -- Да Тут почти все
такие. Их через кольцо не продергивали.
-- Это как понимать? -- Космач опустился рядом.
-- Так и понимать. Едут в Россию на заработки и попадают сюда. Сначала
берут сезонными рабочими на бетонный завод, а через три месяца говорят:
хотите настоящие бабки заработать, переведем в частную фирму. То есть в этот
цех. А здесь отнимают документы -- ив рабство.
-- Говорят, рабский труд непроизводителен.
-- Это раньше говорили. По Марксу -- да. по факту -- нет. Если
правильно использовать раба, с учетом его психологии, производительность
очень высокая.
-- Ты так же попал?
-- Нет, тоже своего рода доброволец. -- Человек опять выматерился. -- Я
журналист из республики Молдова. Люди у нас стали пропадать, вот я и залез
сюда, чтоб изнутри посмотреть. Хотел на месяц, а вот уже полгода.
-- Понравилось?
Молдаванин язвительной реплики будто не услышал.
-- Самое главное, меня уже похоронили. Списали на наши спецслужбы,
будто они меня убрали за некоторые публикации. Скандал в республике...
-- У тебя с миром связь есть?
-- С чего? Связь... Коп недавно газету читал и в арматурном оставил.
-- Коп -- это кто?
-- Надсмотрщик. Они тут вольнонаемные, на технике работают. А по ночам
по очереди нас охраняют. Где только таких сволочей набрали...
-- Материала у тебя на всю жизнь, писать не переписать...
-- Если будет она, жизнь. Ты особенно не дергайся. Месяц назад такого
же вольника привозили, за долги попал. Заморозили в кольце. Труп залили в
фундаментный блок и вывезли.
-- Извини, я никому не доверяю, -- признался Космач. -- Научили так.
-- Это правильно. Надо ждать торгов.
-- Здесь даже торги бывают?
-- А то. Все по законам рынка.
-- И кто же нас может купить? Чечня?
Если ссылка не рабочая, напишите нам. Мы постараемся сразу обновить. |
| |
| |
Малыш
Малыш
|
Число: Понедельник, 21-Апреля-2008, 14:27:59 | Ответ # 52
|
|
Живу тут
VIP
Сообщений: 7724
Репутация: 11
Замечания: 0%
Страна: Германия
Город: Я тут живу "У Марины"
Я Offline
С нами: 03-Июля-2007
|
-- Они там сами мастера, у них всегда было модно держать рабов,
престижно. Но оттуда можно или убежать, или менты освободят, а бывает,
хозяин так отпустит, если понравишься. Отсюда больше за кордон продают, в
Афганистан, Турцию и даже в Колумбию. Там наши свой бизнес открыли,
героиновые фабрики. Говорят, если вывезли из России, все, труба, назад не
возвращаются. А самый кайф попасть в наложники.
-- Это что такое?
-- Это когда богатая одинокая дама тебя купит для соответствующих
целей. Но такое бывает редко, и очень трудно пройти по медицинским
показателям. Если за тридцать, то тебе уже не светит.
-- Мне не светит.
-- Но если показатели будут хорошие, а дама не подвернется, еще хуже.
Могут на запчасти продать.
-- Каким образом?
-- Да как ворованные машины продают. Разбирают, и каждый агрегат
отдельно. Почки, сердце...
Молдаванин помолчал, спросил больше для порядка:
-- Ты сам откуда?
-- Издалека. -- так же для порядка ответил Космач.
-- За долги продали?
-- В какой-то степени и за долги. А вообще, сам виноват. Все гордыня.
Думал, самый умный, самый догадливый. Хотел глаза людям открыть. Аж кричать
хотелось, да что вы, слепые! Смотрите, мы вышли из другой истории! Вас
обманывают!.. Хотел пробудить силу духа, но поднял совсем другие силы.
-- Каешься?
-- Да что-то небо над головой маленькое стало, с овчинку.
-- Знаешь, а я тоже так хотел, -- почему-то хрипло зашептал журналист.
-- Гонору было! Все русские! Они нас заедают! Они нашими братьями торгуют,
как скотом!.. А здесь посмотрел, и страшно стало. Новое рабство грядет! И мы
не узнаем этого древа ни по плодам, ни по шкуре. Все добровольно! Сами хотят
быть невольниками! Здесь не бьют и кормят неплохо, по субботам пива бутылку
дают, курево... Ладно, в Японии оно есть, рабское служение своему
предприятию, своему хозяину, национальные черты характера. Пусть продаются
футболисты-хоккеисты, игроки всегда рабы. Пусть даже ученые торгуют своими
мозгами, для них свобода -- понятие относительное. Но мы же не японцы! Мы
вольные!
Он вдруг заплакал, слезы брызнули, как у клоуна на арене,
горизонтально, и лицо от этого просияло, будто света добавилось на темном
балконе. Космач увидел, что парень совсем молодой, может, лет двадцать пять
всего. Ревет, давит всхлипы, стиснув зубы.
-- Думаешь, я не пробовал удрать? -- через минуту злым и трезвым
шепотом спросил он. -- Две попытки, и людей вроде бы подбирал надежных.
Сдавали в последний момент. В кольцах двадцать три дня отсидел, живу до
последнего замечания. Поэтому до сих пор никто не купил. За меня гарантии не
дают, а без нее не берут. Выход остается один -- бежать. Ты как?
-- Осмотреться надо, -- уклонился от прямого ответа Космач.
-- Надеешься, выкупят?
-- Пока не знаю...
-- Я три месяца ждал, думал, редакция будет искать. А она свою игру
повела... Но ты на выкуп соглашайся, если есть кому заплатить. Матрешник
много не берет, другие накрутят раз в десять.
-- Матрешник -- это кто?
-- Хозяин. Ладно, расходимся. Нас и так наверняка слушали...
Он ушел по стенке и с легким шорохом скрылся в своей келейке.
На следующее утро выяснилось, что их действительно подслушали, иначе
ничем было не объяснить крутой поворот. Еще до завтрака пришли копы, взяли
Космача и, ничего не объясняя, посадили в кольцо, на сей раз еще более
тесное, семьдесят на девяносто. Здесь нельзя было даже сидеть на корточках
или стоять на коленях, не касаясь спиной бетона.
Около полудня в склад въехал грузовик и встал под кран-балку неподалеку
от кольца, где сидел Космач. Водитель шумно и весело поприветствовал копов,
завязался разговор, прерываемый смехом, вроде бы травили анекдоты, пока шла
погрузка. Шофер наверняка был свободным человеком и знал, кто тут выпускает
продукцию, но не возмущался, не ужасался и не бежал заявлять в милицию.
Вероятно, люди очень быстро привыкали к состоянию общества и все
происходящее воспринимали как должное. Если появлялись олигархи, богатые
господа, то, естественно, существовали рабы и нищие...
Кольца вывозили до вечера, ворота не закрывались, так холодный цех
окончательно выстудился и теперь, чтобы не замерзнуть, надо было все время
двигаться. Пространство кольца позволяло лишь менять положение с корточек на
колени или, подогнув голову к груди, бить поклоны. Стоило замереть хотя бы
на минуту, как начинало клонить в сон, причем обманчиво сладкий, с теплом,
разливающимся по напряженным мышцам. Стиснув зубы, Космач ворочался в
тесноте, стесывал колени и локти о бетон, приподнимался и, упершись спиной в
плиту, пытался ее сдвинуть, пока перед глазами не возникали красные круги.
Отчаяния еще не было, однако в сознании все прочнее утверждалась мысль о
немедленном и безрассудном побеге, как только выпустят из кольца. Захватить
автокар или лучше грузовик, протаранить ворота, раздавить всех, кто станет
на пути, и вырваться из цеха.
А дальше будь что будет...
Продержали его ровно сутки и утром к завтраку выпустили, сняв плиту
краном, поскольку автокары еще стояли в глубине цеха. И ни слов назидания,
ни нравоучений, -- видно, у них такая методика воспитания. После еды и
перекура Космача опять поставили к бетономешалке. Часа два молчаливый узбек
метал в миксер щебенку, но изредка и воровато поднимал на своего напарника
влажно-масляные глаза. Сказать хотел что-то и не решался.
-- Ну чего ты, говори, -- подтолкнул Космач.
-- Кидай, -- ответил напарник, чтоб от греха подальше.
Космач кидал, не забывая наблюдать за автокарами, которые увозили
готовый бетон к формам и стаскивали на склад отлитые и еще не выстоявшиеся
кольца. Похоже, водители были некими вольнонаемными работниками, поскольку
на обед ушли куда-то к караульному помещению. Вечером они закончили работу
намного раньше рабов, умылись под шлангом и преспокойно удалились.
Бессонная и мучительная ночь подломила Космача сразу же. как только он
вполз в каморку и натянул одеяло. Ему показалось: он не уснул, а потерял
сознание и очнулся, когда в лицо посветили ярким фонариком.
-- Двадцать два девятнадцать, вставай на выход. Чумной и полусонный, он
едва не сорвался с лестницы -- коп успел придержать.
-- Ну, ты осторожнее...
Его провели сквозь склад, затем направо от входа, где оказалась
кирпичная пристройка. За железной дверью было что-то вроде конторы со
столами и даже компьютером, который притягивал внимание и казался
недоразумением, дикостью, инопланетным аппаратом, почему-то оказавшимся на
Земле.
За одним из столов сидел толстый, оплывший книзу, лет сорока, в
длиннополом расстегнутом пальто, напоминающем шинель Дзержинского.
Надзиратель поставил Космачу железный стул, сам остался за спиной.
-- Почему его не привели в порядок? -- был недовольный вопрос.
-- Не успели, -- с солдатской изворотливостью сказал коп. -- Сейчас же
дадим бритву и мыло.
Космач понял, что перед ним хозяин.
-- На меня вышли люди, -- заговорил Матрешник неторопливо. -- Через
посредников предлагают за тебя деньги. Но по условиям сделки... точнее
сказать, джентльменского соглашения, я не могу взять за тебя выкуп или
продать третьему лицу внутри этой страны. Ты хочешь в Эквадор? В джунгли, во
влажный и жаркий климат, где россияне больше трех лет не выдерживают?
-- Не хочу.
-- Тогда скажи, кто эти люди? Кто тебя хочет выкупить?
-- Я не знаю.
-- Не может быть. Я назвал посредникам крупную сумму, и они
согласились. Редкий случай. Ты должен знать, кто так заинтересован в твоей
судьбе и имеет деньги.
-- Был у меня один благодетель, -- Космач вспомнил Артема Андреевича,
-- книжки покупал... Но он давно разорился.
-- Вспоминай. Это в твоих интересах.
-- Больше никого нет.
-- Жаль, все могло быть иначе. -- Матрешник запахнул пальто,
намереваясь уйти. -- Тебя ждет турпоездка в Южную Америку, на экватор. Но я
тебе не завидую.
Коп принес бритву и зеркало. Космач отпустил бороду еще на втором
курсе, когда впервые ступил на Соляной Путь, и потому бриться не умел,
несколько раз порезался, прежде чем содрал клочковатую и длинную щетину.
-- Красавец, -- определил хозяин. -- Зовите фотографа.
* * *
Комендант точно засек момент соединения, у гундосого задрожала рука и
забегали глазки. Однако он рывками втягивал воздух и молчал.
-- Говори. -- Кондрат Иванович упер ему ствол в горло и приблизил ухо к
трубке.
-- У нас проблемы, шеф, -- наконец выдавил тот.
Голос на том конце был жесткий и звенящий.
-- Что там у тебя стряслось? Говори быстро! Была опасность, что
гундосый успеет поднять тревогу. Комендант приставил пистолет к его глазу.
-- Объект нашли, -- сразу оживился он. -- Находится в бункере. Но войти
нельзя. Разговаривать без Космача не будет. Грозит покончить с собой.
-- Что? Покончить с собой? -- Крик был настолько громкий и истеричный,
что Кондрат Иванович непроизвольно отклонился от трубки. Слышно было так,
словно говорили рядом, высокие технологии стремительно бежали вверх, а
человеческие отношения летели в пропасть.
-- У нее оружие! -- Гундосый вспомнил инструкции Коменданта. -- Ружье!
-- Если что-нибудь... Если хоть волосок с головы! Я лично кишки из тебя
выпущу!
-- Она требует, чтобы сюда привезли Космача!
-- Его нет! И не будет!
-- Тогда княжну мы больше не увидим. На том конце молчали долго.
-- Попробуй решить на месте. Космача трудно разыскать.
-- Ясно, -- почему-то с облегчением сказал гундосый. -- Я все понял.
-- Ты ничего не понял! Объект освободить, снять наблюдение. Вообще
прекратить всякие действия. Полный отбой! Собери всех и немедленно
возвращайся на базу.
На том конце отключились, в трубке запиликал короткий гудок.
-- Я сделал! Я все сделал! -- Гундосый еще чему-то радовался. -- Ты же
слышал? Слышал?
-- Ну а кто будет исполнять приказ начальника?
-- Какой приказ?
-- Собрать всех и на базу.
-- Я выполню! Мы немедленно уедем отсюда!
-- Что ж, собирай и уезжай.
-- Как? -- Тот потряс прикованной рукой.
-- У тебя телефон, вызывай своих людей сюда.
Гундосый догадался, что произойдет, хотел еще что-то выторговать, выйти
из ситуации с малыми потерями.
-- Батя, давай договоримся? Ты же слышал, полный отбой, объект
приказано освободить. Ты нас отпускаешь, и мы уходим. И никогда больше не
встретимся, я гарантирую. Все обошлось, батя, княжну мы не взяли!
-- Да мне, в общем-то, на нее и наплевать, -- спокойно проговорил
Комендант. -- Нужен Юрий Николаевич, живой и здоровый. И пока его не будет,
никто из вас отсюда не уйдет. Разве что в прорубь за Почтарем. Зови свою
банду.
-- Они могут не подчиниться.
-- Это еще почему?
-- У них своя задача, у нас своя...
-- Ты скажи, из Москвы дали отбой, -- посоветовал Комендант. -- И
приказ возвращаться. А сбор здесь. И чтобы дотемна успели.
-- Если они не пойдут, я не виноват. -- Гундосый набрал номер.
Отчетливо был слышен длинный гудок, затем механический женский голос
объяснил, что абонент временно недоступен.
-- Давай еще раз, -- приказал Кондрат Иванович. -- Куда они делись?
Почему абонент недоступен?
-- Могли получить команду. Отключились и уехали.
-- А вас тут оставили?
-- Я же говорю, у нас задачи разные. Они блокировали деревню и
наблюдали за всеми передвижениями, а мы занимались... в общем, оперативными
делами.
-- И вы не согласовываете своих действий?
-- Только самые общие.
-- Ладно. -- Комендант отобрал трубку. -- Говори телефон, сам буду
звонить.
-- Номер уже в памяти. Только вот эту кнопочку нажать...
Он нажимал кнопку и слушал дребезжащий голос через каждые четверть
часа, пока на дисплее не высветилась надпись, что батарея разряжена. Между
тем солнце садилось, от леса за рекой постепенно надвигались сумерки, и
Коменданту становилось тревожнее. С обрезом в руках и пистолетом в кармане
он забрался на чердак и долго рассматривал горизонт -- никакого движения.
Потом взял другой телефон, принадлежащий усатому, разобрался с кнопками,
отыскал номер и послал вызов.
И вдруг ответил живой женский голос.
-- Аркаша, это ты? Ой, мы тебя заждались! Когда ты приедешь? Алечка
тебя все зовет, папа, папа. Вот я сейчас ей трубку дам!
Комендант нажал сброс, от зовущего и тоскующего голоса женщины стало не
по себе. Оказывается, у этого Аркани жена есть и дочка...
С чердака хорошо просматривались все подходы к дому от леса, однако со
стороны реки была мертвая зона. Дождавшись темноты, он спустился вниз,
осмотрел двор глазом солдата, готового держать круговую оборону, и забрался
на стог. Шапка снега на нем растаяла, и сено промокло на полметра. Он
разворошил его, сделал гнездо, положил под руку обрез и снова достал трубку.
Номера, по которому звонил оставшимся в лесу наблюдателям, он не запомнил,
поэтому перебрал в справочнике все, а их было десятка три, и стал набирать
подряд. Два первых не ответили, третий почему-то срывался, и только по
четвертому неожиданно отозвался мужской голос.
В это время боковым зрением заметил движение около реки. Сунул игрушку
себе под ноги и взял обрез.
Снег на склоне почти согнало, узкие ленты сугробов остались только
вдоль поскотины и огорода. Комендант держал под наблюдением изгородь усадьбы
и через минуту увидел легкую и стремительную тень, мелькнувшую на фоне
снега. Почти одновременно на улице за спиной послышался шлепок, будто в лужу
наступили.
Еще через минуту вроде бы зашуршал рыхлый снег за домом, в мертвой
зоне. Если это был не обман слуха, не весенняя игра звуков просыпающейся
земли, то подходили сразу с трех сторон.
Он замер, затаил дыхание. Жеребец в деннике несколько раз гоготнул
тоненько, будто пробуя голос, и вдруг затрубил, как полковая труба...
* * *
Предчувствие опасности спало разом, будто она из глубины вынырнула и
вдохнула свежего воздуха. За все время своего подземного сидения боярышня
поднималась в хату лишь один раз, чтоб испечь жданки, и сейчас, едва
почувствовав облегчение, перебралась в подпол, нашарила лестницу и открыла
люк.
Ей казалось, что на улице день и солнце, однако в хате горел свет, а за
окнами было темно.
-- Бабушка, должно быть, кончились наши муки, отлетела беда.
Агриппина Давыдовна выпотрошила комод, шкаф и теперь сидела на полу,
вязала узелки. Они уже стояли повсюду, на столе, лавках и даже на пороге,
большие и совсем маленькие, с тряпьем, посудой, валенками и телевизором.
-- Куда же ты собираешься, бабушка? -- Вавила потрясла ее за плечи. --
Не надо уходить.
-- До хаты пойду. У гостях дюже добре, та же ж пора до дому.
-- Ты же у себя дома? Это ведь твоя хата!
-- Ни, туточки усе чужо... Тай и чоловик мой, Лука Михайлович, ждет.
-- Что ты говоришь, бабушка? -- Заглянула в лицо: глаза осмысленные,
живые, разве что непривычно кроткие...
-- А ты хто? -- вдруг спросила старушка. -- Мати моя, чи шо?
Вавила отпрянула.
-- Нет... Ты не помнишь меня?
-- Колы чужа жинка, шо ты сюда прийшла?
-- Я к Юрию Николаевичу пришла, -- попыталась втолковать. -- У тебя в
подземелье пряталась. Не признала?
-- Усяки люпины ходят... Шо це такс?
Вавила разгребла ворох тряпья, достала цветастые лоскутки, разгладила,
сложила в аккуратную стопочку, туда же отправила обрывок ленты, красный
поясок и сломанную пополам перламутровую гребенку.
-- Яки красивы, -- приговаривала. -- Кажу, шо на юбку, шо на
передник...
Затем расстелила клетчатый платок, бережно перенесла все и связала в
узелок.
На улице орала голодная и наверняка недоеная корова.
-- Бабушка, дай-ка я корову обряжу, -- попросила боярышня. -- Где
подойник у тебя?
-- Якая тебе бабушка? -- засмеялась та. -- Ой, дывитесь, бабушка!..
Выпушенные во двор собаки внезапно залаяли разом и грозно. Агриппина
Давыдовна вскочила, бросилась от окна к окну, в глазах мелькнула радость.
-- Та ж едут! За мной едут!
В тот же миг разом и густо ударили выстрелы, ровно в пасхальную
полночь. Но старушка кинулась к Вавиле, прижалась к груди, свернулась
комочком.
-- Мати! Мати! Нимци! Ой, лихо!
-- Да что ты, Господь с тобой! -- Боярышня обняла дрожащее худенькое
тельце. -- Стреляют, слышу...
Остановить или успокоить старушку было невозможно, она неожиданно
вырвалась, полезла в подпечье.
-- Война! Война! Нимци идуть! Ой-ой-ой!..
Стрельба длилась несколько минут, то густо, очередями, то одиночными
хлопками, и была совсем не страшной, не угрожающей. Вавила свет выключила, в
одно окно посмотрела, во второе -- ничего не видать. Потом и вовсе все
стихло, лишь собаки еще долго лаялись и бросались на забор да призывно
кричала недоеная корова.
И когда наконец все стихло, боярышня снова зажгла свет и вытащила
стонущую старушку из-под печи. Ее всю колотило, она хватала за руки, жалась,
искала защиты.
-- Погоди вот, я отолью тебя от испуга. -- Вавила усадила ее на узелки.
-- Потерпи немного, сейчас все и кончится.
Достала из котомки последний огарок свечки, в миску положила и в печь
поставила. Потом крестиком воду освятила, усадила Агриппину Давыдовну на
порог, сняв платок с головы, распустила жиденькие волосы.
-- Ну погляди на меня, подними глаза! -- приказала. -- И читай за мной.
"Отче наш, иже еси на небеси. Да святится Имя Твое, да приидет Царствие
Твое..."
Если ссылка не рабочая, напишите нам. Мы постараемся сразу обновить. |
| |
| |
Малыш
Малыш
|
Число: Понедельник, 21-Апреля-2008, 14:29:50 | Ответ # 53
|
|
Живу тут
VIP
Сообщений: 7724
Репутация: 11
Замечания: 0%
Страна: Германия
Город: Я тут живу "У Марины"
Я Offline
С нами: 03-Июля-2007
|
Почтарка лишь шевелила губами. А боярышня в то же время бережной
ладонью лицо водой освященной умыла, руки, непокрытую голову окропила и
достала расплавленный воск.
-- Излейся, страх лютый, аки вода изливается с гор. Аки воск сей
огненный горючий застынет, так испуг спадет с души твоей. Не бысть более
страху земному, бысть Божьему. Аминь.
Достала из воды отлитую восковую фигурку -- человек с ружьем. Вот
отчего испуг ее был. Проткнула иглой насквозь, на кусок бересты положила под
дымоходом и подожгла.
-- Унесись в трубу и развейся пеплом!
И пока все это делала, Агриппина Давыдовна уснула прямо на пороге,
привалившись к косяку. Вавила подняла ее на руки, перенесла в кровать. Сама
же пристроила иконки в углу на лавке, постелила коврик, отбила первый
поклон, откинула кожаный листик на четках да так и заснула, стоя на коленях.
А проснулась на рассвете оттого, что ведро звякнуло: бабушка уже корову
подоила и теперь цедила молоко.
-- Та шо ж ты на полу спишь? -- знакомым визгливым голосом заговорила
старушка. -- Як чоловик мой. Тай кажу, он же ж дурной быв, як горилки
выпьет. А ты горилки не пила.
-- Я молилась, бабушка.
-- Сон мне привиделся, нимци прийшлы и у деревне стрелялы.
-- Не сон это, вправду было...
-- Та як же ж не сон?
-- Возле дома Юрия Николаевича стреляли ночью. -- Боярышня встала. --
Будто на пасху. У нас так делают в скитах. Выйдут на улицу, как первая
звезда взойдет, и стреляют.
-- Та на шо ж стреляют?
-- Чтоб возвестить миру -- Спаситель наш Иисус Христос воскрес.
Агриппина Давыдовна задумалась, глаза на миг потемнели, будто со света
в тень ушла, но тут же просияли.
-- Кажу, то Кондрат! Вин же як мой Лука, дурной когда выпьет. Усе ему
стреляты треба! Пойдем та побачим, чього вин стрелял?..
Они вышли на восходе, от вольного воздуха у Вавилы закружилась голова.
Ночью подморозило, хрустел ледок, наперебой дробно стучали дятлы и
заливались на березах тетерева. Утро было чистым, первозданным, как земля
после потопа, и хотелось молиться. Все это время она чувствовала на себе
вериги ежеминутно, жесткий волос царапал и колол тело от малейшего движения,
и даже от дыхания грудь охватывало горючей болью. Но тут будто и власяница с
нее спала...
Возле дома Космача они остановились, конь, почуяв людей, тихонько
заржал. Дверь была распахнута, калитка настежь, словно кто-то выскочил
впопыхах и убежал. Старушка сунулась в избу, обежала двор.
-- Война була, чи шо? -- недоуменно озиралась она. -- Но когда война,
людины побитые лежат, а нема ничего... И Кондрата нема.
Вавила поднялась на крыльцо и стала смотреть в конец улицы -- встающее
солнце еще не слепило, но скрадывало дорогу. Агриппина Давыдовна, как
завзятый следопыт, сделала еще один круг возле дома, затем убежала на реку и
вернулась через огород, обескураженная и растерянная.
-- Та шо ж тут було? Ничого ни розумию. То ли Кондрата вбыли и у реку
бросили, то ли Кондрат усех вбыв?.. Та шо ж ты молчишь? Кажу, война була,
дывись, хата постреляна, тай конюшня... Та нимцев нема, кажу. Колы нимцев
нема, якая вже ж война? А кровь е! Хто кого побыв -- не розумию...
Боярышня смотрела из-под руки и ждала, пока солнце наконец оторвется от
земли и обнажит дорогу. И когда образовался этот просвет, в конце деревни
появился путник с посошком.
-- Погоди, бабушка, вон человек идет, сейчас спросим. По виду так
странник, а они все знают.
Агриппина Давыдовна притихла, присела немного и замерла, будто птица на
ветке, прежде чем слететь.
А странник приблизился, шапку снял, опираясь одной рукой на посох,
поклонился в пояс.
-- Христос воскресе, люди добрые.
-- Здравствуй, Клестиан Алфеевич, -- ответила ему боярышня. -- Откуда
же ты явился, странник богоугодный?
-- Мир пытать бегал, внучка Илиодорова.
-- Ну и что же, испытал мир?
-- С ног до головы в гное да мерзости.
-- Входи же, страстотерпец! Я сей же час баню затоплю.
-- На реку пойду, вымоюсь. -- Клестя-малой потоптался на месте, потыкал
лед посошком. -- Эвон какая здесь река чистая да бурливая. Будто Иордан.
* * *
Смерть мэтра потрясла, а более всего -- причина самоубийства, и если в
первый миг он ощутил лишь тоскливую беспомощность, то когда обнаружил в
своем факсе записку, испытал сиротство, чувство новое и горькое, как
лекарство в детстве. От него нельзя было избавиться, как раньше он
избавлялся от всего, что мучило или казалось постыдным.
Он уговаривал себя, что все проходит, и эта рана пройдет, зарубцуется,
затянется молодой кожей, и останется лишь шрам на память, убеждал и вызывал
в себе недовольство и злость на Землянова -- все поучал, наставлял и
контролировал, а сам погубил все дело, сам притащил этого профессора и
оставил расхлебывать все ему! Однако чувство сиротства оказалось настолько
сильным и подавляющим, что появилась совершенно иная мысль -- о прощении.
Глеб Максимович как честный дворянин смыл свой позор кровью, ушел с
достоинством и честью, сам осудил себя и привел приговор в исполнение.
И надо было сейчас исполнить его завещание, вывести из-под всяческого
контроля княжну Углицкую, спасти ее, а значит, и идею Третьего Рима, чтобы
потом начать сначала. И. казалось, сделать это просто -- снять блокаду с
Холомниц, убрать своих людей, и тогда она уйдет сама в небытие Соляной
Тропы, откуда и пришла... Но задуманная и благословленная мэтром операция
уже раскрутилась, набрала обороты: точно установили место, где пряталась
княжна все это время, посланный со специальным поручением чистильщик убирал
лишних людей, могущих помешать основному исполнителю -- юродивому, на
которого Землянов делал ставку.
Переодетый в штатское генерал Ногаец тихим ходом, на поезде вез
юродивого к Углицкой.
Теперь уже вряд ли кто скажет, откуда, из какого небытия, из какой
преисподней или клиники явился этот полусумасшедший, но авторитетный в
кругах старообрядцев и почитаемый святым странник. Кто его обработал,
подготовил к этой миссии? Если бы сам мэтр, вряд ли бы тогда затевалась игра
с фаворитом Космачом, да он бы наверняка сказал, что в запасе есть еще один
человек, способный приручить дикую лесную княжну, заставить ее выполнить
чужую волю. А ведь Землянов был уверен в успехе! Выходило, что юродивого ему
подставили, подсунули вместе с новым замыслом -- сватовства княжны, и сделал
это советник и эксперт профессор Желтяков. Коли так, то настоящей миссии
пророчествующего старца никто не знает, и наверняка его засылают к Углицкой
с другой целью, скорее всего, самой неожиданной, например, наладить таким
образом прямой путь к либерее, символу Третьего Рима...
Предстояло все это остановить, прекратить, свернуть и своими руками
погубить так ярко засиявшую мечту...
И, пожалуй, впервые в жизни он не знал, с чего начать и как это
сделать, а. посоветоваться было не с кем. Он решил ехать в Холомницы и там,
на месте, одним разом покончить с операцией, замысел которой, как кукушонок,
выкормился в чужом, масонском гнезде. Билет уже был заказан, когда внезапно
позвонил Ногаец.
-- Генрих Сергеевич, я не могу объяснить, на! Клянусь, в рот! Но мой
пассажир исчез, на, -- докладывал он без мата и ругательств, от которых и
сам старался отвыкнуть. -- Мной был проверен весь состав, на, в том числе на
почтово-багажный вагон и электровоз, на. Обнаружить его нигде не удалось, в
рот. В результате опроса проводников и начальника поезда выяснилось, на,
пассажира никто не видел.
-- Какого пассажира? -- Палеологов плохо понимал его правильную речь.
-- Да этого долбаного кержака, на! -- сорвался генерал. -- Этого
пророка недоделанного, в рот! Спрыгнул, на! А куда еще бы делся? Он с палкой
ходит, на! Сам бы не прыгнул, в рот, кто-то помог.
Это было странно, казалось, Желтяков может теперь вести игру без всяких
помех, но не смерть ли Землянова его остановила? И тоже пошла команда
отменить операцию?
-- Возвращайтесь в Москву, -- приказал Палеологов.
-- Мне что, на? Рапорт на увольнение писать?
-- Пишите.
Бывших военных и ментов он брал в свой аппарат не только за их
послушность, исполнительность и готовность служить за деньги в любом виде;
их определенная тупость и житейско-приземленные потребности были гарантией
верности, незаангажированности и непринадлежности к масонству.
Итак, юродивый пропал из поля зрения сам, оставалось убрать людей из
Холомниц, но, кажется, ситуация полностью выходила из-под контроля.
Посланный на зачистку доверенный человек позвонил сам и передал заявление
княгини. Она требовала невозможного -- Космача, человека, который сначала
поднял Палеологова на недостижимую высоту, а потом уронил, будто специально
получив рекомендательное письмо у Барвина.
Сначала Палеологов жалел, что не отдал команды устранить его, проявил
некое благородство и оставил Космачу унизительную жизнь. Однако после звонка
из Холомниц все перевернулось, спасать княжну надо было любой ценой,
наступая на собственные чувства. Это непривычное состояние сиротства делало
с ним вещи невообразимые. Он спохватился и без звонка, наобум, поехал в офис
к Матрешнику на улицу Правды, где тот арендовал помещение.
Работорговец оказался на месте и встретил по-свойски добродушно, однако
это ничего не значило, не только внешними, но и внутренними качествами он
сильно напоминал матрешку, поскольку был так же многолик и всегда прятал в
себе свое истинное состояние.
-- Я к тебе недавно привозил человека, -- напомнил Палеологов. -- Надо
бы встретиться с ним и переговорить.
-- О чем может говорить преуспевающий бизнесмен и аристократ с гнусным
рабом? -- засмеялся Матрешник, хотя одна из его сутей встала в стойку.
Палеологов отмахнулся и даже зевнуть попробовал.
-- Надо выяснить кое-что...
-- Богомаз, ты, как всегда, опоздал. Два дня назад человек под номером
2219 выправил паспорт, туристическую визу и улетел в Эквадор. Ты же сам
просил, чтоб подальше.
-- Можешь его вернуть?
-- Сделка состоялась, а Марадона назад не ходит.
-- Я бабки заплачу. Хоть тебе, хоть Марадоне.
-- Что бабки? Мне за него сто штук баксов выкупа давали -- не пошел, --
продолжал мудрить Матрешник. -- Мы с тобой условились, договор дороже денег.
-- Кто выкуп предлагал? -- осторожно спросил Палеологов.
-- Не знаю. Все шло через посредников, как обычно...
-- А кто посредники? Не из Петербурга?
-- Ты требуешь невозможного! Коммерческая тайна, Богомаз.
-- Сколько за нее хочешь?
-- За тайну только десять процентов от цены вопроса.
-- Годится.
-- Курганские приезжали.
Палеологов непроизвольно и облегченно вздохнул, что не ускользнуло от
внимания Матрешника.
-- А что ты так за него вдруг заволновался?
Ощущение сиротства толкало на неожиданности, непонятно почему,
Палеологова вдруг потянуло на откровенность. И было бы перед кем!
-- Понимаешь, я сделал подлость, не могу себе простить. Благодаря этому
человеку я поднялся. Ну и вообще... Между нами встала женщина, все из-за
этого. Мне сейчас хоть головой в петлю. Я должен перед ним покаяться,
понимаешь?
Матрешник смотрел на него как на сумасшедшего, но выказывал свою иную
суть.
-- Дело серьезное. Не знаю, чем и помочь. Я все понимаю: когда мучает
совесть, ничто не в радость. Ты же знаешь Марадону. Сволочь еще та, выкрал
технологию производства папаина и стал монополистом. Только почувствует,
посягают на его собственность, из принципа человека не отдаст, быстрее
оставит зверям на съеденье.
-- Что можно сделать? Конкретно? Нельзя медлить! Ты можешь выйти на
Марадону? И вернуть человека назад?
-- В принципе, могу... Но это будет стоить денег. Ты же знаешь,
потребует заплатить неустойку. Он же забыл, как начинали на Арбате...
-- Денег дам, называй сумму.
-- Я отдал за сто штук. Неустойка обычно в пятикратном размере...
-- Что же так дорого продал? Сейчас столько стоит человек?
-- Смотря какой... Ты же не станешь торговаться с Марадоной? Это
бесполезно, особенно в твоем положении.
Он продолжал глядеть как на психа, а сам был под личиной участливого
благодетеля. Палеологов все это видел, но сейчас ему казалось, что цель
оправдает любые средства.
-- Тебе как лучше, по безналичке?
-- Пойми, Богомаз, это не мне надо денег. Это Марадона потребует!
-- Все равно ты посредник, я буду иметь дело с тобой.
-- Он потребует наличкой.
-- Сегодня привезу. Звони своему клиенту.
От Матрешника Палеологов поехал в дворянское собрание, чтобы послать
финансиста в банк и выгрести наличность, какая была в золотоскупках.
Навстречу ему выбежал барон Гален с трясущимися руками: оказывается, пока он
переживал смерть мэтра и ездил его хоронить, на все счета и собственность
Собрания решением арбитражного суда наложили арест...
Палеологов даже не стал разбираться, за какие долги и неоплаченные
кредиты его пытаются сделать банкротом, достаточно было того, что следы вели
в родной город на Неве.
Он тут же позвонил Балдину и попросил сделать четыре срочных визы в
Эквадор.
-- Ты что, решил там отдохнуть? -- изумился тот. -- Это же экватор,
вечная жара, сырость, лихорадка и гепатит!
-- Еду работать, -- соврал Палеологов не посвященному в тонкости дела
Балдину. -- Добывать папаин.
-- А это что такое?
-- Фуфло какое-то, в колбасу добавляют, -- словами Матрешника сказал
Палеологов. -- Бесценный продукт.
Высокопоставленному чиновнику было все равно где и что добывать. /
-- Моя доля десять процентов. Согласись, это по-божески.
-- Могу дать и больше, -- пообещал Палеологов. -- Если визы и билеты
будут сегодня.
Когда все было готово, предводитель обошел свои владения и остановился
у каменного сарая, где стоял белый конь.
-- Моя лошадь тоже арестована? -- спросил он Галена.
После самоубийства мэтра барона словно подменили, бывший невозмутимый
дипломат вдруг стал тороплив и многословен.
-- Судебный пристав ходил тут лично. Описал все, даже деревья в парке
сосчитал...
Палеологов вошел в денник, обнял свой талисман за шею, постоял так,
стиснув зубы, после чего взял у телохранителя пистолет и выстрелил в
настороженное конское ухо.
Если ссылка не рабочая, напишите нам. Мы постараемся сразу обновить. |
| |
| |
Малыш
Малыш
|
Число: Понедельник, 21-Апреля-2008, 14:30:26 | Ответ # 54
|
|
Живу тут
VIP
Сообщений: 7724
Репутация: 11
Замечания: 0%
Страна: Германия
Город: Я тут живу "У Марины"
Я Offline
С нами: 03-Июля-2007
|
* * *
К побегу было все готово: за три бессонных ночи Космач изучил
распорядок работы надзирателей, журналист-доброволец заготовил два куска
тонкой, но жесткой арматуры вместо заточек -- для того чтобы спуститься вниз
без лестницы, присмотрели длинную неприколоченную половицу на балконе.
Уходить решили утром, за два часа до подъема, когда у невольников самый
крепкий сон, а копы, шастающие по цеху, забираются в свою караулку и
откровенно спят там до побудки поваров и выдачи им продуктов на завтрак.
Кроме дубинок у надзирателей было одно помповое ружье и размотанный пожарный
рукав с брандспойтом. Ночь побега выбрали не случайно, дежурных было всего
трое и среди них "богатый", который приезжал на старом "москвиче", загонял
его в цех и до утра занимался ремонтом -- остальные тогда больше сидели в
караулке.
Все складывалось хорошо, подойти незаметно к автомобилисту не
составляло труда, после полуночи он поддомкратил свою технику, забрался под
днище и появлялся на перекур или попить чаю. Однако, что он там делал, никак
не проверить, а для побега нужна исправная машина. Оставалась надежда, что к
утру он соберет все, что разобрал, потому что надо выезжать из цеха. Часы
отняли сразу, как привезли сюда, поэтому важно было не потерять ощущение
времени. На ночевку они впервые забрались в одну конуру, выждали, когда
третий уснет, и осторожно выбрались на балкон. Для контроля молдаванин
взялся считать, Космач наблюдал за цехом и слушал звуки у въезда, стараясь
определить, что там происходит: ворота и караулку не было видно из-за
готовых колец, составленных друг на друга.
Звякали ключи, шаркали ботинки по бетону, хлопала дверь и слышался
неразборчивый говор и смех. Они еще жили, наверное, мечтали поспать, поесть,
выпить, но судьба этих копов была предрешена. Первым под заточку шел
"богатый", двум другим отпускалась смерть полегче, во сне... Космач не хотел
об этом думать, напротив, вызывал в себе ненависть, стискивал зубы и кулаки,
однако мысль, что он станет заложным. едва только молдаванин закончит
считать, горела в сознании тусклой, пыльной лампочкой
Неизвестно, о чем в то время думал журналист, но его не слышный ранее
счет скоро превратился в шепот, и было полное ощущение, что он молится.
Может быть, ему было труднее, вряд ли он когда-нибудь напишет, как вырывался
отсюда...
Копы в последний раз торопливо обошли цех и ушли в караулку. Потом
перестали звенеть ключи, хлопнула дверца машины, взвизгнул стартер.
-- Сколько там? Не пора? -- спросил Космач.
Молдаванин считал.
Двигатель наконец завелся, хрустнула коробка скоростей, шины зашуршали
по бетону вперед и тут же назад -- все работало.
Космач достал заточку, спрятанную между кирпичей, сунул за голенище.
-- Пора, вынимаем доску. -- Он подтолкнул журналиста. -- Давай под
шумок, пока мотор гудит.
Тот отодвинулся чуть в сторону, продолжая шептать.
Не выключая двигателя, "богатый" открыл капот.
-- Ну? Берем доску и спускаемся.
Журналист вроде бы наклонился, но, оказалось, чтоб сесть в угол, под
стену. Космач приподнял его, встряхнул.
-- Что с тобой? Ты меня слышишь?
Счет становился громче, лила в темноте не разглядеть, но руки
безвольные и ледяные.
-- Понимаешь, это наш единственный шанс. -- Космач присел перед ним. --
Ты ведь вольный, правда? Ты журналист, исследователь! И оставаться здесь
тебе нельзя. Время пришло, не надо больше считать.
Он считал и ничего не слышал. Прошло еще минут пять прежде чем
двигатель машины заглох, потом хлопнул капот. Судя по звукам, "богатый"
собирал ключи...
-- Ну, что же ты, брат? Заклинило?
Космач запихал журналиста в каморку, сел с ним рядом -- проснулся
сосед, привстал.
-- Кто бормочет?.. Заглохни, спать не даешь!
-- Он молится, -- обронил Космач.
Матрешник вызвал Космача в то же утро вскоре после побудки, когда все
невольники завтракали. Но прежде надзиратели завели его в караулку возле
ворот, дали бритву, помазок и мыло, затем выложили из сумки новую, в
сверкающих пакетах, одежду, ботинки в коробке и велели переодеваться. Когда
он стал разуваться, вспомнил, что заточка по-прежнему за голенищем, однако
незаметно переложить ее из сапога в карман не удалось, копы сразу скидывали
спецовку в мешок.
Когда Космач переоделся, один из них вручил заграничный паспорт.
-- Спрячь в карман.
Он расценил это по-своему: за ним явился покупатель, который и вывезет
его из России.
В сопровождении двух копов он впервые вышел из пыльного цеха и,
отвыкший от солнечного света, вначале ослеп и несколько минут протирал
слезящиеся глаза. Его посадили в тесную "ниву" на заднее сиденье, рядом с
надзирателем, второй сел впереди.
На водительском месте был сам хозяин.
Не слишком ли много чести рабу? Только эскорта недостает...
-- Ну что, турист, готов на мир посмотреть? -- благодушно спросил
Матрешник.
-- Только за твой счет, -- пробурчал Космач.
-- Разумеется, драгоценный ты мой. Хозяин платит за все!
-- Чего стоим, поехали.
-- А что, так не терпится в джунгли?
-- Думаю, там лучше, чем в твоем кольце.
Матрешник ухмыльнулся и сделал знак копам. Те послушно вылезли из
кабины и отошли назад. Мысль заработала в одном направлении -- бежать, пока
надзирателей нет рядом: дать хозяину по башке, вытолкнуть на улицу и
перебраться за руль...
Но эту неподъемную тушу вряд ли скоро выкорчуешь из машины, успеют
подскочить, да и ключа нет в замке зажигания...
-- Первый случай в моей практике, чтоб в течение одной недели за голову
предлагали два выкупа, -- признался Матрешник. -- Причем сумма
увеличивается. Как ты считаешь, подождать третьего клиента или уж
остановиться?
-- Остановиться, -- сказал Космач.
-- Почему? Ставки растут...
-- Жадность фраера сгубила.
-- Это тоже правильно, -- засмеялся Матрешник. -- А скажи ты мне, что
такое есть за тобой, отчего клиенты в очередь идут? Может, устроить
маленький закрытый аукцион?
-- Продешевить боишься?
-- Как же! Все жаба давит. Может, птицу счастья в руках держу, а за
гроши отдам?
-- Не знаю, какой дурак решил меня выкупить.
-- Он не дурак. Скорее придумывает какую-то авантюру. Или точно знает:
за тебя можно взять больше. Ты не прибедняйся, уже дают хорошие деньги. Если
назвать сумму, упадешь. -- Он обернулся всей тушей, насколько мог. -- Не
буду скрывать, какой-то странный интерес проявил Богомаз. Даже лохом
прикинулся... Но я-то его знаю.
-- Кто это?
-- А кто тебя продал!
-- Не может быть, -- насторожился Космач. -- Его фамилия Палеологов?
-- Да, вроде так. На Арбате он был Богомаз, иконами торговал... Ты
скажи, с чего он так заволновался?
-- Может, человека совесть замучила?
-- Он тоже мне тут про совесть пел, говорит, подлость совершил,
покаяться хочу, мол, женщина какая-то между вами встала... Но это все фуфло,
гонит. А я серьезно спрашиваю. Тебе-то что скрывать? Вы враги.
-- Если так заговорил, значит, серьезно. Вдруг и правда покаяться
захотелось?
-- Если захотелось, пошел бы в церковь, бабки отстегнул и покаялся. Ты
же не поп? -- Матрешник поворочался и тяжело вздохнул. -- Вообще-то у
Богомаза всегда крыша немного набекрень была... Где он тебя выкопал?
-- Судьба свела...
-- А ты ученый по какому профилю?
-- Историк.
-- Историк? -- подпрыгнул Матрешник. -- Не понял! Я думал, ты по
технике. Оборонка там, высокие технологии... Кому, на хрен, историк нужен в
наше время?
-- Вот и я не пойму, кому понадобился. Матрешник поерзал, раскачивая
машину.
-- Ладно, -- сказал наконец. -- Условия такие. Я возвращаю тебя
Богомазу. Только ты должен подтвердить, что был в Эквадоре, у Марадоны, и
тебя вернули. Понял? Для того тебе паспорт дали, там виза погашена и
обратный билет. Подтвердишь?
-- Конечно, это в моих интересах.
-- Молодец, сообразительный... Тогда поехали!
Он вылез, обошел машину и завалился на пассажирское сиденье. За руль
сел один из копов. "Нива" поколесила по огромной полузаброшенной территории
завода железобетонных изделий, выехала за охраняемые ворота. Космач мысленно
перевел дух: все, сейчас или никогда!
Попадать в руки Палеологова не было никакого желания.
Космач сидел посередине, успокоившийся Матрешник к нему не
оборачивался, смотрел вперед и о чем-то думал, может, считал свои барыши,
коп был увлечен рулем, объезжал ямы на разбитой дороге. Потряхивало сильно,
и потому Космач как бы непроизвольно переместился в сторону водителя,
несколько раз схватился за спинку его сиденья, чтобы приучиться к этому
движению, и, наконец, сжал левой рукой привязной ремень, торчащий на стойке.
Вытягивал медленно, спускал вниз и прижимал ногой, и когда образовалась
петля, схватил ее и набросил на шею копа. И одновременно ударил ногой в
голову Матрешника.
Думал свалить сразу, однако лысая голова на короткой шее лишь
мотнулась. Коп захрипел, бросил руль и потянулся к горлу. Налегая всем
телом, Космач затянул ремень.
-- Тормози! -- зарычал ему в ухо и еще раз ударил Матрешника.
Тот сначала пытался схватить его за ногу, потом потянулся к бардачку.
Машина сбавила скорость и запрыгала по ямам, поэтому он никак не мог поймать
крышку, упорно хватал руками. Обвиснув на ремне, Космач почти лег на спину и
начал молотить хозяина обеими ногами, а потом и вовсе придавил его голову к
приспущенному стеклу дверцы. А тот сопел, кряхтел и все царапал бардачок, но
из-за толстой фигуры руки были коротки! И тут случилось невероятное: его
голова начала плющиться, превращаясь в красную лепеху на стекле дверцы.
Космач поджал ноги, отпустив Матрешника, но тот не обвис, не повалился
замертво, и голова еще секунду оставалась плоской, после чего, будто
резиновая игрушка, со свистом втянула воздух и выправилась. Он захрипел и
потянулся руками.
Двигатель задергался, заглох, "нива" вкатилась в выбоину и остановилась
сама.
Космач бросил неподвижного копа на руль, уперся руками и ударил
Матрешника со всей силы. Тот вдруг заорал, схватился за голову и начал
вставать -- развернуться хотел, но уперся в потолок. От следующего удара
немного осел и, будто разъяренный, обезумевший бык, с ревом полез к заднему
сиденью, но не мог протолкнуть туловище в просвет между спинками сидений и
потолком. Тем временем Космач достал крючок, открыл дверцу и, отпихиваясь
ногами, вытолкнул водителя на улицу.
И сам выскочил, откинув спинку сиденья. И только сейчас увидел, что
машина стоит посередине придорожной деревни и вроде бы люди на улице. Но
озираться и медлить было нельзя, одуревший Матрешник кричал и буйствовал,
зачем-то пытаясь протиснуться назад. Космач распахнул дверцу и. ухватив за
шиворот, вырвал неповоротливую тушу из кабины.
Пока он елозил на четвереньках, Космач сел за руль и стал запускать
мотор, однако тучный работорговец больше напоминал ваньку-встаньку --
оказался уже на ногах и теперь хватался за открытую пассажирскую дверцу.
Голову вдруг пронзил детский страх, что это чудовище сейчас вползет назад и
все повторится, как в кошмарном сне. Тогда Космач открыл бардачок, и стало
ясно, почему Матрешник рвался к нему: там лежал пистолет. Космач схватил
его, не проверяя, заряжен ли. потянул спуск, -- громоздкая туша сама лезла
на ствол...
От выстрела в замкнутом пространстве зазвенело в ушах. Работорговец
отпрянул, согнулся и встал на колени.
Показалось, стартер крутится очень долго и медленно, а Матрешник все
еще стоит перед открытой дверцей и тянет руки...
* * *
Их не зря называли отступниками и крамольниками. Вера сонорецких
старцев была не ведома на Соляном Пути и потому непонятна, как и язык
читаемых ими молитв. А их могучий, совсем не церковный распев больше
напоминал разбойничьи песни или воинские гимны, охватывающие богобоязненную
душу страхом и трепетом одновременно.
Некоторые старообрядческие общины не почитали сонорецких старцев и
стариц, бывало, предавали анафеме и намоленные камни опрокидывали, но если
случалось встретиться с ними на Тропе, а паче того когда хворого приводили
тайком на Сон-реку каждый в отдельности готов был принять грех на душу и
побеседовать с еретиками, поесть из одной по суды, принять анчихристово
зелье, позволить чтение над собой бесовских заговоров и послушать их
моления.
И редко кто не заражался от них ересью и не то сковал, не скорбел и не
печалился потом тайной печалью от бренности собственной жизни и неуемно го
влечения на берега заветной реки. По достижении зрелых лет некоторые
вкусившие крамол лесные скитальцы самых разных толков или открыто, или
тайком прощались со своими единоверцами и домашними и, невзирая на суд и
проклятия вслед, уходили на Сон-реку.
Сколько помнили на Соляной Тропе, обратно никто не возвращался, разве
что странствующим старцем, которых опять же крадучись почитали как святых и,
настращав домашних, чтоб держали язык за зубами, с поклонами просили войти в
хоромину, чтоб вместе помолиться.
Говорили, что их слышит Господь, ибо старцам ведомо Его истинное имя...
Придя в Холомницы, Клестя-малой долго бродил вдоль реки, покуда не
выбрал крупный прибрежный валун с плоским верхом. Встал на него лицом на
восток, одни сутки молился стоя, вторые на коленях, а третьи распластавшись
ниц. А река прибывала, странника подтопило, однако он не сошел, лежал в
воде, отрезанный от берега.
Каждый день боярышня ходила к нему, звала, но юродивый не сходил с
камня и в ее сторону даже головы не поворачивал. Она знала, нельзя мешать
молитве пророчествующего старца, но боялась, встанет где-нибудь затор, в
одночасье поднимется вода и смоет его.
На четвертый день она застала юродивого стоящим по колено в бурной
ледяной реке, однако от согбенной спины и даже от воды вокруг его ног шел
пар, а до берега уже сажени две мутного, стремительного потока. Вавила
забрела чуть ли не по пояс, сдернула старца с камня, вытащила на берег.
-- Вот тебе камень мой, внучка Илиодорова. -- сказал он, стуча от
холода зубами. -- Вставай и молись.
-- Сначала баню истоплю, чтоб отогрелся. А пока идем, на печь положу.
Привела его в избу, а он сел на порог и на лежанку не идет,
переодеваться в сухое отказывается.. Пока она баню затопила и воды наносила
с реки, Клестя-малой неожиданно быстро обсох и засобирался.
-- Никуда не пущу! Примрешь по дороге.
-- Не держи меня. -- Котомку за спину забросил. -- На Сон-реку мне
надобно, пойду. Братия со мной спорила, ведь из скита прогнали! А я приду к
ним, поведаю, что в мире творится от их пророчеств. И самих приведу к
покаянию!
Потряс клюкой, сверкая глазами.
На следующее утро, еще до восхода, боярышня пошла на реку, встала на
камень намоленный, обернулась лицом к дороге, как к солнцу, и воздела руки. Соляной Путь -- Вологда
1992-2002
Сергей Алексеев. Покаяние пророков
Если ссылка не рабочая, напишите нам. Мы постараемся сразу обновить. |
| |
| |
