Часа полтора он ходил по двору как заведенный и матерился, не понимая
даже, кого конкретно ругает. Сумму в сто тысяч долларов Комендант
представить себе не мог, но более всего -- поверить, что в России, как в
средние века, торгуют рабами.
А вот разорившийся бизнесмен в это верил и даже ничуть не возмущался,
воспринимал как нормальное рыночное явление: если есть спрос, будет и
предложение. Выход виделся один: организовать боевую операцию -- нанять
бандитов, поехать и отбить Космача; однако Артем Андреевич заухмылялся и
отказался, мол, тот продан и куплен работорговцами как товар для дальнейшей
продажи, вроде бы этика не позволяет, бизнес есть бизнес. Единственное --
торг уместен, поэтому можно скостить тысяч двадцать -- тридцать.
Цены на этом рынке не поддавались здравому рассудку: например, как раб
Космач стоил в десять раз дешевле, но как заложник -- во столько же дороже.
А нанять киллера и убить человека -- всего-то тысяча!
Знающий рынок "нарком" в результате заявил, что Космача надо выкупать,
потому как эти спекулянты людьми настолько крутые, что с помощью бандитов
ничего у них не получить, слишком мощная крыша, да и при малейшей опасности
они преспокойно уничтожат товар, и ничем их не взять.
Не в милицию же идти?
Еще пример привел, как в одном приграничном городке нашли сразу девять
застреленных молодых девок, которых хотели продать в Турцию, но что-то
помешало.
Артем Андреевич уехал, пообещав, что, может быть, как-нибудь и
где-нибудь поищет денег, но ничего не гарантировал. То есть получалось: сиди
сложа руки и жди, когда Юрия Николаевича перепродадут, увезут из России,
когда вообще ничего не сделаешь!
Похищение Почтаря сразу отошло на второй план. Комендант пытался
сосредоточиться и найти выход, но, как назло, в голову ничего хорошего не
приходило. С обрезом отвоевывать Космача не пойдешь, а выкупать -- такие
деньги можно только украсть или продать что-нибудь, например, газопровод...
Пометавшись по двору, он бросился к Почтарям, застучал в калитку, но
кроме зверского лая собак в ответ ничего не услышал. Да и какой толк со
старухи? Что она посоветует, если сама в умопомрачении?
Мысли плутали меж трех сосен: выйти на большую дорогу, подождать и
ограбить, например, Джавгета, владельца лесокомбината в Северном. Правда,
ездит он с нукерами, но если насыпать на дорогу резаной колючей проволоки и
сесть с обрезом в кустах...
Или поехать в город, захватить заложников и потребовать у властей, чтоб
разыскали работорговый рынок и вызволили Космача.
Ну или совершить налет на банк...
Все это очень напоминало современное кино и не имело никакого отношения
к реальности.
А она, реальность, в конюшне орала от голода и жажды так, что стекла в
окнах вибрировали. Реальность -- это то, что кричит овдовевшей старухой, что
просит корма и воды.
Кондрат Иванович снял недоуздок, висевший у двери, расставил его, как
сеть, и приоткрыл дверь: жеребец должен был сам затолкать голову, а иначе не
надеть, если сильно взъерепенится, оттолкнет и убежит.
Конь орал, но в двери не лез, как обычно. Комендант открыл пошире и в
первое мгновение обомлел. Вместо роскошного искристого хвоста свисал
короткий стриженый обрубок, гривы не было вообще, осталась одна пышная
смолистая челка на лбу. Кто-то взял и испортил всю красоту!
Сначала он подумал на телевизионщиков -- залезли и напакостили, затем
погрешил на Почтаря, однако вспомнил, что вечером обряжал, все было на
месте. Дед Лука сразу ушел в лес, ночные наблюдатели к конюшне близко не
подходили, да и жеребец бы чужого никогда к себе не подпустил...
Кондрат Иванович вошел в стойло, пощупал голый хвост, потрогал шею и
руки опустил: с точки зрения здравого ума объяснить, зачем обстригли коня,
было невозможно. Ладно провода бы со столбов срезали, алюминиевые тазы и
ложки уперли, но кому сейчас может потребоваться конский волос?
-- Пошли на реку. -- Он взял Жулика в повод. -- Чудеса да и только. Кто
тебя эдак-то обкорнал?
Жеребец уперся, выходить из денника не захотел, а стянуть его с места
еще никому не удавалось. Тогда Комендант обошел вокруг, распахнул двери и
сдернул недоуздок.
-- Гуляй!
Конь переступил ногами, жалобно крикнул и не вышел. Не зная, что и
думать, Кондрат Иванович, будто чумной, опять походил по двору, затем
спустился к реке и принес воды. Жулик страдал от жажды, два ведра выпил
одним духом и сразу пошел к пустой кормушке -- должно, стыдился стриженым
выходить на улицу.
Спустив ему сена, Комендант взял вилы, чтобы выкидать навоз, и тут
заметил, что одна половица у стены чистая, будто ее вымели. Он ковырнул
плаху зубом вил -- подалась...
Под ней оказалась глубокая свежевыкопанная яма.
Он сбегал домой, взял фонарик и, посветив, обнаружил нору, уходящую под
стену. Не раздумывая, Комендант снял фуфайку и спрыгнул вниз. Луч света
терялся в черной дали, поблескивала на стенках плотная, вытесанная острой
лопатой глина.
Свежепрорытым ходом он прополз метров десять, дальше стало чуть
просторнее, да и копка была старая, стенки высохли и превратились в
необожженный кирпич. Передвигаясь на четвереньках, он подобрался к дощатой
двери, за которой оказалась чуть ли не галерея -- идти можно было
согнувшись, и пошел на свет, лучиками пробивавшийся у кровли. Здесь
оказалась еще одна дверь, из-за которой ощутимо тянуло теплом. Кондрат
Иванович тихонько открыл ее и в ярком электрическом свете увидел боярышню.
-- Ну, здравствуй, Вавила Иринеевна, -- сказал как ни в чем не бывало.
-- Вот где спряталась. Гляди-ка, настоящий бункер!
Она тоже не удивилась, только встала и низко поклонилась.
-- Здравствуй, Кондрат Иванович. Сижу поджидаю тебя.
-- Да если б я нору в конюшне не нашел, долго пришлось бы ждать!
-- Агриппина Давыдовна обещала позвать. Я просила... Но дед Лука
потерялся, так она забыла, должно...
-- Позовет она, как же! Давай собирайся и пошли со мной.
-- Куда же я пойду?
-- Пока в избе Юрия Николаевича спрячу, там посмотрим. -- Он решил
сразу не пугать ее тем положением, в которое попал Космач. -- Что-нибудь
придумаем. А сейчас идем, пока старухи нет.
-- Здесь меня не найдут, -- уверенно заявила боярышня. -- Дед Лука
много ходов нарыл... Я тут сидела и все думала. Ты мне сказ говорить начал,
да не сказал. А мне никак покоя нет...
-- Какой сказ? -- сердито изумился Комендант.
-- Да как вы расставались с женой твоей, Любой.
-- Тьфу, нашла о чем думать! Ты бы лучше о Юрии Николаевиче думала!
-- Я за него молюсь ежечасно, а вот что с вами приключилось, так и не
узнала...
-- Ладно, потом будет тебе сказ. Сейчас собирайся и пошли!
-- Хорошо мне тут, куда я пойду?
-- Вавила Иринеевна, послушай старого и опытного человека. -- Он
старался сдерживаться. -- Люди, которые спрятали тебя, ненадежные,
понимаешь? Дед вон с автоматом в лес подался. Кто его знает, возьмет и
приведет сюда людей.
-- Что ты такое говоришь-то, Кондрат Иванович? И думать грех.
-- Между прочим, Почтарь журналистов сам к себе зазвал. Они тут четыре
дня гуляли и все вынюхивали. Я уверен, догадываются, что тут прячешься. А
почему? С какой стати?
-- Сама виновата. -- Она потупилась и вздохнула. -- Жаль стариков,
мучаются в чужой стороне... Я им немного старых денег пожертвовала. Новых-то
нет... Чтоб в родную сторону поехали. У вас ведь в миру без денег нельзя...
-- Это что за старые деньги у тебя? -- осторожно спросил он.
-- Да совсем старые...
-- Так-так, и что дальше? Почтари взяли деньги у тебя?
-- Как сказать?.. Коль из рук в руки бы давала, скорее всего, не взяли
бы. А я положила монетки, где дед Лука нору копал. Будто клад. И сперва
думала, не заметил, бросил в воду вместе с землей... После оказалось, нашел.
-- То-то он свиней порезал и на Украину засобирался!
-- Я и жертвовала, чтоб в родную сторону подались. Тоскуют они. А тоска
у них лютая, смертная. Скоро душу съест...
-- И много дала?
-- Двадцать пять монеток с оплечья спорола... Да я вот и тебе
приготовила, Кондрат Иванович. -- Вынула узелок. -- Тоже пожертвую... Здесь
числом тридцать. Жалко оплечье, да на что оно, коли нынче не носят? Возьми.
-- Ну а мне-то за что?
-- Да как же, у тебя хоромина сгорела, сожгли супостаты. Ты монетки эти
обменяй на новые денежки. Но гляди, чтоб не выдали тебя! Деда Луку выдали...
-- Так! -- Комендант взвесил в руке узелок, и дыханье сперло. --
Значит, и мне? А ты, значит, всем денежки раздаешь? Занимаешься
благотворительностью?
-- Да уж ладно, прими во имя Христа и от чистого сердца. -- Она еще раз
поклонилась. -- Новых денег нет у меня, так возьми этими. Бери, бери. Коли
дед Лука взял, и ты возьми.
Он неторопливо развязал тряпочку, положил на стол и сел.
-- И что это за монеты?
-- У нас лепестками называют.
-- Так это же... золото?
-- Золото, должно, грузное...
Кондрат Иванович никогда в жизни старинных золотых монет не видел и
представлял, что они никак не меньше старого металлического рубля, на
крайний случай с пятак величиной, а тут чуть больше копейки и с неровными
краями.
-- Первый раз вижу. -- Очки надел, присмотрелся. -- И все это ты мне
отдаешь?
-- Жертвую, Кондрат Иванович. Новую хоромину поставишь, утварь
кой-какую заведешь...
-- Это что, принято у вас так?
-- По обычаю христианскому всюду принято.
-- Да. -- Комендант сгреб монеты в кучку, завязал узелок. -- Теперь мне
все понятно. И как по-христиански жить, понятно. Святая простота! А
по-нашему, обыкновенная дура!
-- Прими, не гневайся. От души жертвую.
-- Нет, я поражаюсь! Пришла и раздает налево, направо! -- Комендант
вскочил и стукнулся головой о потолок.
-- Не раздаю -- жертвую. Да ведь не берут, назад возвращают.
-- Кто возвратил?
-- Агриппина Давыдовна пришла и монетки мне назад вернула.
Комендант еще раз подскочил и голову пригнул, чтоб не стукнуться.
-- Вернула?! Почтарка?!
-- Правду сказать, не вернула, а пожертвовала...
-- Ну, знаешь, Вавила Иринеевна, ты мне сказки не рассказывай. Я этих
хохлов знаю как облупленных. -- Он от возмущения забегал. -- Чтоб они
копейку дали?
-- Ты что же, не веришь мне, Кондрат Иванович?
-- И на что же пожертвовала?
-- Кто-то молву пустил, будто меня царицей на престол посадят. --
Боярышня подобралась и кулачки сжала. -- Худая молва, не знаю, что и
думать..
-- Это они тебя обманывают! Льстят, чтоб золото выманить. Хохлы же,
народ хитрый. Они тебе наговорят! Они тебе такого напоют!..
-- Не смей говорить так, -- вдруг властно оборвала боярышня. -- Грех!
-- Ну так зачем старуха деньги вернула?
-- Челом била, чтоб Малороссию выкупить от ляхов. На то и пожертвовала.
Говорит, если каждый хохол немного отнимет от себя, можно собрать денег и
дать ляхам. А они продадут назад... В ноги упала, ради Христа просила.
Ничего поделать не могла, пришлось назад принять.
-- Совсем старуха сошла с ума!
-- Неправда это. У нее душа чиста и разум светлый. Дошлые да хитрые
слухам не верят, они себе на уме. Беда-то в другом, не все монеты вернулись,
четырех не хватает...
-- Тут все ясно. Почтарь съездил в город и продал. И засветился! --
Комендант снял с вешалки дубленку и шапку Вавилы. -- Думаю, на какие шиши он
кобелей этих купил? И еще автомат... Собирайся, уходить надо немедленно.
Даже в избе оставаться опасно. До ночи посидим в конюшне, потом двинем в
лес. Я знаю куда.
-- Благодарствую... Да токмо покуда опасности не почую, никуда не
пойду. -- Одежду взяла и вернула на вешалку.
-- Да ты понимаешь, что эти люди могут быть здесь в любую минуту? Война
началась, самая настоящая!
-- Буду сидеть здесь, -- отрезала боярышня. -- Агриппина Давыдовна одна
осталась, плачет. Как ее оставлю?
-- Ох и характер!.. Ну так слушай! Твоего Юрия Николаевича продали.
Хочешь верь, хочешь нет. Я по телевизору слышал, похищают и продают людей,
но как-то не верилось даже. Оказывается, как скотину! В рабство!
-- Как же в рабство? -- беспомощно спросила она и перекрестилась. --
Спаси и сохрани... Неужто можно?
-- Еще как можно! Женщин продают, а особенно детей. Средневековье,
понимаешь? Пришли к тому, от чего ушли.
-- Должно, ты обманываешь, Кондрат Иванович...
-- Похож я на обманщика? В общем, надо его выкупить. А то продадут
куда-нибудь в Чечню, никогда больше не увидим.
-- В толк не возьму... Ужель в миру людьми торгуют? Старики не
говорили...
-- Господи, как бы тебе объяснить-то? Воруют, похищают, а потом деньги
требуют. Бизнес такой, рынок. Чтоб вернуть Юрия Николаевича, надо за него
теперь деньги заплатить, сто тысяч долларов. Я голову ломаю, где денег
взять, а ты золото раздаешь налево-направо...
-- Не верю я тебе, Кондрат Иванович, -- неожиданно твердо заявила
боярышня. -- Токмо в старых книгах писано, которые люди несвободные, тех
продавали. В греках, в арабах и Египте. А на Руси люди свободные были, да и
Юрий Николаевич не говорил, что в миру рабство есть. А он бы непременно
сказал. Зачем обмануть хочешь? Нехорошо...
-- Ну и бестолочь же ты! -- не стерпел Комендант. -- Ладно, я потом
объясню, прочитаю курс новейшей истории. А сейчас надо выручать Юрия
Николаевича. Сколько у тебя таких монет?
-- На что тебе?.. Не скажу.
-- Ты совсем ничего не поняла? Нужны деньги заплатить выкуп! Чтоб
Космача отпустили! Ну, говорят про вас, кержаков, -- тугодумы, но чтоб
такого не понять... Не знаю!

Он вернулся из Петербурга одержимым и не мог больше ни о чем думать,
как только о браке с княжной Углицкой. Он вдруг увидел самый прямой и самый
надежный путь к достижению цели и теперь лишь поражался собственной
недогадливости.
А ему все время казалось, что отношения с Земляновым заходят в тугрик,
предводитель, сам того не ощущая, быстро вырастал из детских рубашек и
чувствовал, что вот-вот ему впору будет и отцовская. Но всякий раз Глеб
Максимович вдруг находил оригинальное решение и обидно просто ставил на
место. И на какое место! Иногда в проницательности и дерзости его ума
виделось нечто сатанинское, не зря он всю жизнь набивал свою квартиру
мистическими и ритуальными предметами.
Мысль о том, что княжна станет его женой, вросла в сознание сразу и
накрепко, однако вначале как стратегический ход. Брак должен был стать
обычным королевским браком, по государственной необходимости и расчету, и
потому не имело никакого значения, какая она, как выглядит и понравится ли.
Однако скоро он начал ловить себя на том, что думает об этом, и чем дальше,
тем подробнее. Некоторое время Палеологов утешал себя обыкновенным
любопытством: конечно же, не все равно, какой будет первая государыня, а ну
если она страшна, уродлива и глупа к тому же?
Он прилетел в Москву довольно рано, и можно было сразу поехать в офис
Собрания, где его ждали и где находился теперь уже соперник Космач, но
предводителю захотелось побыть одному, чтоб все досконально обдумать и
привыкнуть, вжиться в новую роль -- будущего мужа Углицкой. На следующее
утро он проснулся уже с мыслью о княжне и будто завелся на целый день. Надо
было срочно решать судьбу Космача, пусть и формально, обсудить на
политсовете вопрос с женитьбой и, главное, отослать в Холомницы надежного
человека, который бы подготовил прием Клести-малого и организовал его
встречу с невестой и сватовство. Вместо всего этого он позвонил Галену,
велел поместить Автора под замок, а сам остался дома в непривычном для себя
состоянии задумчивой грусти.
Палеологов никогда не видел княжну даже на фотографии, и теперь
воображение почему-то рисовало молодую женщину, очень похожую на Маргариту,
дальнюю родственницу отца, которая несколько раз приезжала в Питер из
Голландии. Она сохранила добрые отношения с матерью и потому гостила у них,
а с отцом, бывало, даже не встречалась, чтобы не компрометировать его:
морскому офицеру заграничная родня могла только навредить. Маргарита была
старше Генриха лет на десять и казалась настолько необычной и красивой, что
у него спирало дыхание и терялся дар речи. Ее лицо, руки, платье, движения и
запах были поистине заморскими, чудесными, и вся она -- недосягаема, как
всякая юношеская мечта. В последний раз Маргарита приезжала, когда ему
исполнилось четырнадцать, и он уже оказался выше на полголовы, что ее
удивило и заставило снизойти, заметить. Она с удовольствием гуляла с ним по
Питеру, держа, как взрослого мужчину, под руку, покупала дорогие рубашки,
галстуки и заставляла примерять -- он робел и не противился. А однажды, в
момент какого-то дурашливого веселья, повалила на диван и стала щекотать.
Сначала он терпел и уворачивался, потом закатывался от смеха и
непроизвольно, обороняясь от ее рук, случайно прикоснулся к нависшей над ним
полной груди под шелковой блузкой и услышал, как Маргарита застонала и сама
вжалась в его ладони. Смущенный и потрясенный, он еще смеялся и чувствовал,
что сейчас заплачет от необъяснимой, неведомой радости. Но Маргарита вдруг
отпрянула, погрозила пальчиком и выбежала на балкон. И после этого не
держалась за его руку, когда гуляли, не заставляла примерять подарки, и
ничего подобного больше не повторилось.
С тех пор Палеологов не обращал внимания на девушек своего возраста и
чувствовал, что его влечет к женщинам постарше, с которыми ему было легко и
приятно.
И вот теперь княжна виделась ему сорокалетней, такой же необычной,
чудесной, и он уже был уверен, что с ней повторится тот восторг и смущение,
веселье и слезы. Целый день он ходил по квартире грустный, но с
предчувствием близкой радости, забыв обо всем на свете, пока не вспомнил о
Космаче. Этот волосатый, мрачный человек вдруг заслонил образ княжны и будто
бы рассмеялся в лицо...
Тем самым подписав себе приговор.
Судьбу Автора мэтр отдал в руки Палеологова, и тот бы поступил с ним
благородно, как с побежденным противником, но Космач свою фамилию
оправдывал, бросился в драку, словно поднятый из берлоги медведь. Четверо
казаков молотили его дубинками, а он отмахивался сначала стулом, затем
голыми кулаками, и прорывался из подчердачного этажа на второй. В какой-то
миг эта неуемная, дикая сила показалась страшной, особенно когда он все-таки
вырвался в холл и, схватив диван, вынес им металлический стеклопакет в окне.
И выпрыгнул бы, но подоспел комендант, прыснувший ему в лицо из баллончика.
Космача скрутили и лишь после этого начали стричь бороду, однако, травленый
газом, он вертел головой и натыкался лицом на ножницы. Взбудораженный
азартом борьбы и чтобы преодолеть этот гнусный страх, Палеологов сам поехал
сдавать его на базу. Подпольным рынком рабов владел знакомый из торгующих на
Арбате, начинавший с розничной продажи матрешек, ходового товара для
иностранцев на заре перестройки, сам толстый, лысый, коротконогий, отчего и
кличку носил соответствующую -- Матрешник. В его лексиконе и близко не было
слова "раб", люди, которых он продавал, назывались вполне цивилизованно --
гастарбайтерами. Увидев избитого Космача, да еще узнав, что привезли
ученого, начал сбивать иену. Со своими братьями по касте он чаще всего был
откровенен в терминах.
-- Ты опоздал, Богомаз, -- назвал его прозвищем арбатского рынка. --
Последнюю партию купили пару дней назад, теперь торги нескоро, держать его
здесь несколько месяцев -- веревки.
-- Я к тебе никогда не обращался. Сделай для меня исключение.
Матрешник надулся и продолжал ломаться.
-- Куда я с ним? Выкуп за него не получить. Продать будет трудно,
только на любителя. Неизвестно, какие медицинские показатели. А вы еще
избили его, звери.
-- Отдам его за один доллар, -- предложил Генрих. -- Но с условием:
куда-нибудь за бугор и чтоб в Россию больше не вернулся.
-- Это интересное предложение, -- сразу оживился Матрешник и вынул
бумажник. -- Помнишь Марадону? Спортивными тряпками торговал? В Эквадоре сто
гектаров джунглей купил, завод поставил, папаин вырабатывает. Заказывал
людей по бартеру. Из этой страны бежать некуда.
-- Годится.
-- Могу после сделки папаин дать под реализацию. По льготным ценам.
-- А это что такое?
-- Фуфло какое-то, в колбасу добавляют.
-- Нет, мне не надо.
Наконец, расправившись с соперником, предводитель неожиданно ощутил
пустоту на душе: все получилось плохо, несолидно, по-бандитски, на Космача
не возымел действия даже эффект продажи -- ухмыльнулся и плюнул кровью...
Правда, занимаясь потом неотложными делами, Палеологов на некоторое
время забыл об этой неприятности и вспомнил лишь к вечеру следующего дня,
когда остался один в своей квартире и увидел себя в зеркало. Двухдневная
щетина на подбородке вдруг подтолкнула его к мысли отпустить бороду. Конечно
же! Нельзя показаться княжне в блядолюбивом образе!..
И будто по затылку стукнули: сколько ни старайся, такая борода, как у
Космача, не вырастет. На щеках волос пробивался островками и только чуть
гуще был на подбородке -- козлиная будет...
А тут еще на глаза попали бумаги Автора, выпотрошенные из его одежды,
паспорт без корочек, просроченный авиабилет и письмо. Эти документы
передали, когда Космач садился в машину и потому не успел их посмотреть.
Было желание изорвать все, сжечь, чтоб следа не осталось, однако Палеологов
подавил эмоции и перелистал паспорт: на фотографии, без бороды, Космач
выглядел совершенно иным человеком -- мягкий, добродушный интеллигент с
рассеянным взглядом...
Письмо было перегнуто несколько раз, и конверт уже потерся. Если Автор
прятал его в одежде, значит, бумага была важная. Сразу же удивил питерский
адрес, причем город назывался по-старому, Ленинград, имя получателя ни о чем
не говорило -- Желтяков Герман Лаврентьевич. Палеологов вынул сильно помятый
лист бумаги. Он отлично знал почерк академика, поскольку, работая в ГУРА, не
однажды получал отказы или протесты из ЦИДИКа, написанные лично Барвиным.
На первый взгляд это было обыкновенное рекомендательное письмо, и, что
вначале потрясло, -- академик называл Космача своим учеником! Предводитель
включил настольную лампу, разгладил лист и прочитал еще раз. "Брат мой,
Герман Лаврентьевич..."
Обращение было явно масонским, никаких братьев у Барвина не было, а
просто так употреблять это слово и называть кого-то на "ты" интеллигент
номер один себе бы не позволил. В таком случае и "ученик" получает
совершенно иное звучание...
Палеологов смахнул письмо и вскочил. Нет, быть не может! Барвин лично
уничтожал Космача и его диссертацию, которая перечеркивала его научный
багаж, заслуги и всю жизнь. Они были непримиримыми врагами!..
А что если это всего лишь игра на публику? Почему вдруг академик
отыскал автора диссертации 2219 и призвал к смертному одру? Почему с такой
легкостью ликвидировал вечный непотопляемый ЦИДИК? И письмо это написал в
день смерти...
Да и умер-то лишь после беседы с Космачом!
Если Автор -- ученик, то кто же такой Желтяков, к которому Барвин
обращается с просьбой? "Имею честь представить моего ученика Юрия
Николаевича Космача. Не оставь сего отрока без твоего благосклонного участия
и наставления..."
Космач прятал эту рекомендацию, хранил, значит, собирался ей
воспользоваться?..
"Считай, это моя последняя воля..."
Последняя воля, переданная Желтякову! Не оставить без участия и
наставления...
И вообще, что произошло? Умирает нобелевский лауреат и масон, который
практически не скрывал своей принадлежности к вольным каменщикам и не
противился, когда его называли Мастером. Одновременно в Холомницы приходит
княжна Углицкая, Космач чуть ли не в тот же день оставляет ее и летит в
Москву.
Словно команду получил...
Может, не такая она простая, княжна? Как и весь Соляной Путь?..
Например, верхушка канадских духоборов, некогда переселенных Львом
Толстым, оказалась давно и накрепко перевитой масонством, и вся их общинная
жизнь превратилась в жизнь Ордена. На ту же участь были обречены многие
секты и религиозные течения.
А что если и старообрядчество не исключение? И Космач, единожды с ними
связавшись, не мог миновать квартиры Мастера и его нежной заботы...
Что имели в виду сонорецкие старцы, когда писали в своих посланиях:
"Иные поддались ереси жидовствующих, а иные к полякам убежали, на
антихристовых тайных вечерях сатане молятся, заместо образов святых на
козлиную голову взирая..."?
Когда он понял, что окончательно запутался, вызвал из офиса машину и
поехал в аэропорт. На последний рейс в Питер он успевал, однако в городе
объявили очередной план "Перехват" и, несмотря на спецсигнал, тормозили на
каждом перекрестке, проверяли документы, салон и багажник. Палеологов
загадал: если не опоздает на самолет, значит, все это чистый бред, сон
разума, глупость, которую Глеб Максимович развеет в одну минуту...
В последний раз машину тряхнули в аэропорту.
-- Ваш рейс ушел двадцать семь минут назад, -- со вздохом предупредил
водитель.
Он не хотел верить, и, оказалось, не зря, вылет задержали на час.
-- Поедешь со мной, -- облегченно сказал водителю. -- Тело охранять.
Петербург его окончательно успокоил, и прежде чем пойти к Землянову, он
заехал на Васильевский и немного постоял возле дома отца, но заходить не
стал, только посмотрел на его светящиеся окна.
У мэтра тоже горел свет, но неяркий. Палеологов оставил телохранителя у
парадной, а сам поднялся по лестнице и покрутил барашек старинного звонка.
Прошло больше трех минут, никто не открывал и даже не приближался к
двери. Думая, что Землянов не услышал, он еще позвонил, теперь дольше и
резче -- результат был тот же, вот так ездить без предупреждения...
Тогда он набрал номер телефона, и Глеб Максимович снял трубку.
-- Простите, мэтр, я стою у вашей двери, -- сказал предводитель.
Землянов всегда радовался его приезду, хотя скрывал свои чувства:
разговаривал несколько просто и грубовато.
-- Почему вы там стоите? -- спросил он чужим голосом. -- Я вас не жду.
Вываливать на него сейчас все свои фантазии и домыслы, наверное, уже не
имело смысла, но и отступать было поздно, коль объявился.
-- Захотелось увидеть вас, -- соврал предводитель.
Мэтр положил трубку, но открыл лишь через несколько минут, молча
впустил в переднюю. Снять пальто не предложил и тапочки не бросил под ноги,
как делал обычно.