Дома новоиспеченный детектив аккуратно достал марку. Потом долго и задумчиво смотрел на нее. Казалось, что этот обычный клочок бумаги начал играть в его жизни какую-то особенную роль.
В пятницу вечером друзья отправились к специалисту. Это был уже немолодой мужчина высокого роста. Седая шевелюра больше украшала его, чем старила. Медленные движения, присущие почти всем больших размеров людям, были размерены и гармоничны. Он помнил историю с Клаусом, но не стал заострять на ней внимание, что сразу расположило к нему друзей. Они прошли через двор с заднего хода дома и попали в небольшой флигель, одна комната которого служила спальней, другая – кабинетом. Вещи и предметы на столах и подвесных полках указывали на то, что хозяин часто проводил здесь время, предоставив большой дом в распоряжение семьи дочери.
- Марка настоящая, - сказал он, - рассмотрев ее под лупой, - но совсем не ценная. Ее делали профессионально, на фабрике. Но я такой никогда не видел. Если хотите, оставьте ее недели на две, я определенно что-нибудь узнаю, конечно, если в отношении ее у вас нет других планов.
Клаус с Александром, не раздумывая, согласились. Удаляясь, заметили, как хозяин аккуратно положил марку на белый лист бумаги и опять стал внимательно ее исследовать.
По дороге домой молчали. Александр подвез Клауса прямо к калитке дома и, не выходя из машины, бросил:
- Что-то ты последнее время хмурый. Будто к чему-то готовишься.
- У меня тоже предчувствие такое.

Клаус отправил письмо не в местное отделение полиции, а в земельное. Он решил, что полиция в их городе отнесется к его рассуждениям либо с прохладцей, либо с насмешкой. А если им придет предписание сверху, они займутся проверкой с большей прытью и усердием. Он старательно описал, как все время носил Эгону письма, про стакан с водой, про запущенный сад и нераспечатанную пачку сигарет. Отдельно рассказал, почему вскрывал письма и поклялся, что никогда больше к этому не вернется. О поездке в Нюрнберг написал вскользь, чтобы не подумали, будто он возомнил из себя детектива. Приложил конверт с пустым листом, указав, что марку отдал эксперту. Об их с Александром изысканиях в отношении марки писать не стал – засмеют. Запечатав большой конверт, позвонил в справочную и узнал адрес земельного полицейского управления. Конверт подписал и отложил в сторону.
- Как будто камень с души, - подумал Клаус, - пусть разбираются, проверят и все установят, а то у меня уже голова кругом.
Где-то в мыслях промелькнуло, что похвалят перед начальством за бдительность и, может быть, хотя бы вернут деньги за поездку в Нюрнберг. Со спокойной душой отправился спать.
На следующий день Клаус с пакетом отправился в почтовое отделение. У него был выходной. Клаус мог бы зайти в служебное помещение и там оформить отправление, но встал в общую очередь. Когда он появился перед окошком, знакомая служащая с удивлением на него посмотрела – небывалый случай – и как-то неуверенно приклеила марку и отложила его пакет в общую пачку.

Лето в этом году хорошей погодой не баловало. Не переставая лил дождь. Каждый раз, заканчивая маршрут, Клаус останавливался у дома Эгона. Постояв минут десять и бросив какую-нибудь рекламную брошюру, все время выпадавшую из газет, брел домой. Эгон, похоже, специально не появлялся в это время, когда приезжал почтальон. Клаус постепенно забыл о волновавших его еще недавно проблемах. Лишь иногда вспоминал о письмах, гнал от себя дурные мысли, справедливо рассуждая: «Возомнил себя Шерлоком Холмсом. Каждая собака должна знать свой поводок и следить за тем, чтобы ее миску не стащили, а не косить глазами в чужую».
И жизнь шла своим чередом до тех пор, пока Клаус не получил повестку в криминальную полицию на допрос.

В полицейский участок Клаус пришел на полчаса раньше. Долго топтался перед входом. Посидел на лавочке. Встал – увидел отпечаток определенного места на деревянных брусьях. Понял, как нелепо он теперь выглядит со спины, чертыхнулся и зашел вовнутрь. Прошел мимо дежурного. Попытался предъявить ему повестку, но блюститель порядка, глотая горячий кофе, указал ему на коридор. Клаусу нужна была комната номер 7. Последняя слева. Напротив стоял стул, куда он и присел в изнеможении. Поерзал. Дверь приоткрыта. В небольшую щель был виден мужчина, старательно читающий какие-то бумаги. Ровно в девять дверь открылась. Два пристальных глаза просверлили его. Полицейский кивком головы пригласил Клауса вовнутрь. Пришла машинистка, приготовилась стенографировать их беседу. Следователь продолжал листать бумаги, а Клаус глазел в окно, щурясь на пробившиеся сквозь тучи уже не первые солнечные лучи.
- Давно Вы этим занимаетесь? - спросил следователь у Клауса, когда записал все паспортные данные.
- Чем?
- Чужие письма читаете.
Ком подкатился к горлу, сердце приостановилось. А потом, лихорадочно забарабанив, погнало дрожь по телу, усиливающуюся на кончиках пальцев. «Плохой вопрос», - подумал Клаус, промычав что-то невнятное в ответ.
- С каких пор вскрываете и читаете письма, предназначавшиеся людям, которым Вы по долгу службы обязаны были их вручать?
- Не помню.
То, что произошло в последующие три часа, не могло присниться почтальону и в страшном сне. Жизнь иногда в одно мгновение так расправляется с людьми: в корне меняет их представления, образ мысли и бытия. Чтобы человек понял, что он счастлив, его нужно, видимо, неожиданно опустить вниз и потом вернуть на место. Именно туда, назад, в прошлую жизнь и рвалась душа Клауса, когда он, разгневанный, на дрожащих ногах покинул полицейский участок. Все полетело вверх тормашками. Он написал большущее письмо, из которого бюрократическая машина вычленила, на взгляд Клауса, самую незначительную деталь и увеличила ее до размеров, способных раздавить его маленькое, неприметное благополучное существование.
На Клауса завели уголовное дело и предъявили обвинение в служебном злоупотреблении. Туман застилал глаза. Он шатался по улицам городка, ловя себя на мысли, что несколько раз возвращается в одно и то же место. Что теперь будет? Позор! Как людям в глаза смотреть? Что объяснить жене и близким? Господи, выгонят с работы и посадят в тюрьму! Клаус ненавидел себя. Ругал за письмо, написанное в полицию. Вот так все и должно было случиться. Сколько веревочка не вейся, все равно конец найдется. Но не своими же руками!

Перед глазами стояла строка его же письма, подчеркнутая красным жирным карандашом следователя, где он собственноручно описал, как вскрывал письма. От всего отказаться! Невозможно – почерк, адрес, штемпель почтового отделения… Все пропало. Незапятнанная репутация, беззаботная пенсия улетучились в один момент. Клаус стоял перед домом Александра, не решаясь свернуть направо или налево. Позвонил.
Компаньон пребывал в хорошем расположении духа. Увидев в дверях еле живого бледного Клауса, мало обратил на это внимание и втащил его в дом. Клаус слегка кивнул жене Александра, удивившейся его приходу, – несогласованные посещения ранее не имели место, – и поплелся вслед за начальником в его кабинет.

Несмотря на раннее время суток, Александр был навеселе. Он взял три дня отгулов, совместив их с выходными, и, не без основания, чувствовал себя отпускником. Он болтал без устали, стремясь побыстрее выплеснуть на Клауса добытую информацию. Клаус слушал его рассеяно, не прилагая никаких усилий к тому, чтобы что-нибудь понять или запомнить. Только сейчас, взглянув на часы, он понял, что три часа слонялся по городу и дома наверняка волнуются.
- … так вот, марку действительно напечатали, сдали в тираж. Но у них там большой конфуз случился с ней. Одна художница-дизайнер поставила под маркой ту фамилию, которую нужно, а вместо фотографии писательницы прилепила портрет своей двадцатилетней дочери. Честолюбивая девочка очень уж хотела стать фотомоделью, но ничего не получалось. Мать решила дочери помочь. Единственная. Росла без отца. С комплексами. Когда обнаружилось все, тираж сняли. Дизайнера уволили и через суд на нее издержки повесили. А у нее рак груди обнаружился. Она еще полтора года протянула. Убытки и скандал огромные были. Тираж большой и весь на свалку. Эту историю один наборщик в типографии мне рассказал, он тогда только на работу поступил. Кстати, это Рыжая все раскопала, от специалиста нашего толку мало. Так что, кроме криминальной окраски марка эта никакой ценности не представляет. Ты чего сидишь хмурый, будто завтра на войну или в тюрьму собрался?
- Угу.
- Что угу?
- В тюрьму. У следователя сегодня был. У меня большие неприятности, Александр.
Через полчаса начальник Клауса сидел уставившись в одну точку и сопел. Тысячи людей каждый день что-нибудь нарушают. Водители пересекают сплошную линию, едут на красный свет, строители зарывают в землю банковские кредиты, преподаватели совращают несовершеннолетних учениц, детвора царапает дорогие машины, коммерсанты отмывают деньги в офшорных зонах. И у всех одна мысль – не попасться на «крючок». А этот дурень, Клаус, сам про себя в полицию написал. Возомнил себя детективом. Тяжело выдохнув, сказал:
- Обойдется.
- Не обойдется. Они уже там много бумаги исписали. Рвать же не станут.
- Письма хоть интересные были?
- Почитай…
Повисла пауза.
- Ладно, не паникуй, покрутят-повертят, пальцем погрозят, штрафом отделаешься и все.
Как будто сам вдруг поверив в сказанное, Александр оживился.
- Подумаешь, проблема – прочитал, как старая Катрин свои дурные мысли на бумагу перенесла. Она и рада, что кто-нибудь это прочтет.
- Он сказал, что у них статья есть, за вмешательство в частную жизнь с использованием служебного положения.
- Обойдется! Никому ничего не говори, я зайду к полицейскому комиссару, когда-то в одной футбольной команде играли…
Не обошлось…
Завертелась карусель в субботу днем, через неделю после допроса. Для Клауса все началось еще раньше – в пятницу. Из полиции одновременно во все инстанции, начиная с его родного почтового отделения и заканчивая федеральным управлением, поступила информация об уголовном деле в отношении Клауса Берга с предписанием из прокуратуры начать служебное расследование. Государственный адвокат подробно проинформировал начальство Клауса обо всем, что он рассказал на допросе. Но самый сильный удар по репутации был нанесен в субботу. Местная газета почти слово в слово повторила речь прокурора.

Когда Клаусу, весьма удрученному вчерашним письмом, показали газету, его чуть не парализовало. Внутри вулканом клокотал страх. Он лихорадочно хватал ртом воздух, глядя на поникшую голову жены.
«Конец», - мелькнуло в его сознании. «Конец», - вторил ему написавший статью автор. Ночь прошла без сна. Сердечные капли не помогали. Днем в воскресенье Клауса свалила на три часа усталость. Он не выходил из дома, боясь людских глаз, людской молвы, людского праведного гнева. Общество всегда поступает так с провинившимися. Стадное чувство является для него определяющим. Только потому и существуют средства массовой информации, так как осознают, что в состоянии управлять народом. Четвертая власть превозносит и опускает, милует и казнит. Чтобы держать в постоянном нервном напряжении человека, и была создана ступенчатая система влияния на умы. Сначала напугать, потом объяснить, потом развеселить. Будь Клаус «битым» человеком, он бы знал, что нужно всего лишь подождать, когда выйдет следующий номер газеты и принесет новый, наводящий ужас материал, вытесняя из памяти людей предыдущий.

Последняя неделя нанесла непоправимый удар по его нервной системе и здоровью. Нервничая, он ничего не ел, сильно похудел. Под глазами от бессонницы расплылись черные круги. Два раза заходил сосед. По часу молча сидел и уходил. Клаус из газеты знал, что его осуждает весь город. Каждый примерял статью на себя, перебирал в памяти все, что писал в письмах, что отвечали ему. И каждый представлял, что Клаус все знает. Кто бы почувствовал себя в этой ситуации уютно?! Гнев в душе от этого нарастал, закрепляя неприязненное отношение к бывшему почтальону. Бывшему, потому что Клауса уволили. Распоряжение привез в конце недели Александр. Рассеянный, как никогда, побыл он у несчастного друга пятнадцать минут, не выпил даже кружки чая. Сказал, что у него тоже гора неприятностей: наложили взыскание, нагнали проверяющих, два раза вызывали в полицию и в земельное управление. Вероятно, сместят с должности. Яма, вырытая Клаусом, продолжала увеличиваться вглубь и вширь. Он чувствовал себя стоящим на краю пропасти и испытывал неудержимое желание упасть и лететь. Лететь подальше от этого кошмара.

В конце концов нервная система не выдержала, и он до беспамятства напился. Это случилось после того, как нанятый им адвокат сообщил, какой срок ему может грозить, и предъявил за свои услуги счет на кругленькую сумму. У Клауса окончательно опустились руки. Бюрократическая машина плотно взяла его в свои объятья, потрошила его неискушенную душу, холодно угрожала и не забывала подогревать страх перед будущим. Выявились денежные проблемы. Вспомнился взятый когда-то в банке кредит, выплаты по которому шли с зарплаты, не оплаченная до конца мебель и куча страховок.
О проступке Клауса говорили везде: в мэрии и магазинах, на собраниях благотворительных организаций и на стоянках такси. Местное общество вошло в раж, бичуя человека:
- Да как он посмел…
- Ни стыда, ни совести, будто под юбку к женщине…
- В чужом белье, в чужих тайнах, в душу людям, в самое сокровенное…
Посадят – не посадят, выгонят или накажут, обсуждалось везде и всюду. В том, что просто так это дело не оставят, не сомневался никто. Простолюдин, не богат, связей нет… посадят.

Помощь пришла внезапно и с неожиданной стороны. Очнувшийся Клаус, превозмогая головную боль, невменяемо смотрел на стоящую перед ним Каролин, дочь Александра. Сильно после свадьбы повзрослевшая, в солидных очках и брючном костюме, она, наклонившись, трясла Клауса за плечо и тихо спрашивала:
- Дядя Клаус, дядя Клаус, вы меня слышите?
К Клаусу постепенно приходило сознание. Он молча встал и пошел на кухню. Достал пакет кефира и опорожнил его залпом. Каролин, оценив его состояние, молча удалилась, оставив записку с просьбой завтра утром прийти в ее канцелярию, куда Клаус безропотно на следующий день и явился.
В семь утра позвонил Александр и трагическим голосом сказал, что его дочь за него берется. Это первое ее дело, и она будет на нем тренироваться и экспериментировать.
Помощник Каролин пригласил Клауса в кабинет. Она сидела возле стола и читала документы.
- Подписывайте, это доверенность на ведение дела на мое имя. С сегодняшнего дня без меня никуда не ходите, ничего без согласования со мной не говорите, понятно?
- Да…, - кивнул Клаус.
К нему постепенно начали приходить уверенность и успокоение. Он почувствовал бетонную стену, которая вдруг выросла за его спиной. Поднял на Каролин прослезившиеся глаза:
- Я очень большой преступник, Каролин?
Она улыбнулась:
- Вообще никакой ты не преступник, дядя Клаус, просто дело раздули. Уладим.

Когда криминальная бюрократическая машина начала пробуксовывать, Каролин взялась за почту. Она завалила их письмами с требованиями восстановить Клауса на работу, если не почтальоном, то хоть кем-нибудь. Встретилась с начальством, добилась компенсации за время вынужденной безработицы и места для Клауса в соседнем селе в качестве разносчика бесплатных газет.
Каролин заставила Клауса пройти медицинское обследование и написала письма в правозащитные организации с призывом не «убивать» человека из-за мелочного правонарушения. Те, в свою очередь, подняли такой шум из-за этого, что уже все были не рады происшедшему. Полицию, прокуратуру, суд, управление почты завалили запросы, письма, замучили общественные визитеры.

Сроки рассмотрения дела отодвинули так надолго, что Клаус на время забыл об обвинении. Ему часто стало казаться, что речь идет вовсе не о нем. Нервная система человека не может долго выдержать постоянное напряжение. На каком-то этапе наступает пресыщение. Происходит сброс.
И все, что было до этого, становится привычным, судьбой данным, с чем сживаешься. Перспектива судебного разбирательства больше не пугала, а скорее являлась чем-то неудобным, малоприятной вехой, за которой – иная жизнь. Жизнь после кошмара.

Неожиданно дело передали в земельное управление. Похоже, ни криминальная полиция, ни прокуратура, ни почта просто так сдаваться не хотели и решили довести начатое до конца.
При очередной встрече Каролин тяжело дышала, говорила мало, что-то подолгу читала:
- Суда не избежать, дядя Клаус. Это не страшно. Неприятно, но нужно держаться.
Клаус давно занял позицию – во всем слушать Каролин. Ему иногда даже казалось, что он готов сделать все, чтобы она ни сказала. Даже, если бы она заявила, что нужно сесть в тюрьму, он согласился бы, не чувствуя себя при этом ущемленным.

* * *
Вальтера разбудил звонок. Он моментально вскочил, сказалась выработанная годами привычка, и совершенно не сонным голосом сказал: «Мюллер у аппарата». Звонила Каролин. Редкий случай. Она никогда не позволяла себе общаться с ним без его невестки. Это было неписаное правило. Каролин просила его о встрече. Говорила, что будет не одна, что это важно и неотложно. Вальтер согласился, и к пяти вечера Каролин вместе с Клаусом и Александром стояли на пороге его дома.
Вальтер уже знал об этом деле. В ту ночь его подняла на ноги группа полицейских из Нюрнберга во главе с сыном. Они поехали к Эгону. Учинили допрос и провели обыск. Вальтер помнил каждое слово и каждое действие. Не часто в небольшой провинциальный город приходит дело с ограблением банка. Однако он сидел и внимательно слушал сбивчивый рассказ Клауса. Он давно привык к тому, что люди робеют и испытывают страх в общении с ним, и старался не замечать дрожание в голосе бывшего почтальона, подергивания его рук и выступивший на лбу пот.

И до этого Каролин часто советовалась с Вальтером, а теперь попросила помочь в первом нелегком для нее деле. Вальтер колебался недолго. Новая роль помощника адвоката, защищающего преступника, даже где-то заинтриговала его, находящегося не у дел. Многие его друзья, уйдя в отставку, занялись адвокатской практикой или ушли в охранные бюро. Опыт, знания законов, способность к анализу пригодились им в новой профессии. Это также не противоречило их профессиональной этике. Практика всегда отличалась от теории своей непредсказуемостью. Одно и тоже дело можно было повернуть в разные стороны, занять различные позиции. Вальтер в первый раз решил попробовать перейти на другую сторону и понять действия человека, совершившего преступление.
Но чем дольше он слушал Клауса, тем больше становился он снова комиссаром полиции. Он детально раскладывал в голове по полочкам то, о чем рассказывал Клаус. Его уже совершенно не интересовали вскрытые конверты. Он обрывал Клауса, когда тот начинал вдаваться в подробности писем, и требовал вспомнить все мелочи в его встречах с Эгоном. Это заметила покрасневшая от волнения Каролин и по еле заметному жесту Вальтера начала делать короткие заметки. Они не останавливали его рассказ даже, когда он увлекся и вспоминал жену Эгона, встречи с ней, какие-то незначительные подробности.

Через два часа все сидели молча, тупо уставившись в разные точки комнаты. Вальтер тяжело дышал, как собака, взявшая след. Одновременно в нем нарастало чувство гнева на следователей, которые, не обратив внимание на существенные детали, ухватили мелочи, раздували их, создавали ненужную суматоху, отрабатывая зарплату и множа отчетность. Еще через полчаса он, пользуясь заметками Каролин, рассказывал своему сыну подробности разговора. По установившемуся на той стороне провода молчанию он понимал, что и у сына появлялось понимание важности информации и незамедлительного принятия решения.

Наутро Клауса вызвали в полицию. Точнее, за ним приехал следователь и отвез к полицейскому комиссару. Вальтер встретил его у двери, привел в отдельный кабинет. Там его заставили еще раз подробно обо всем рассказать, аккуратно записывая за ним каждое слово. Через три часа несколько человек выехали к дому Эгона, прихватив с собой ничего не понимающего почтальона. Единственное, что Клаус заметил, это изменившееся к нему отношение. При нем ничего не говорили, но обращались к нему уже без предвзятости.

Остановившись метров за сто от дома, все вышли, оставив Клауса с водителем, и отправились, разделившись по двое, к усадьбе. У Клауса было предчувствие чего-то особенного. Он бесконтрольно двинулся медленными шагами к дому. Нарастающий шум за забором Клаус услышал, когда приблизился к калитке. Оперативники находились перед домом. Ставни на окнах были закрыты, равно как и входные двери. Громкий голос призывал Эгона отпереть дверь и впустить полицию. Изнутри иногда раздавался истошный неразборчивый крик. Попробовали попасть в дом через чердак. Неудачно. Примчались пожарная и скорая помощь, потом еще несколько полицейских машин. Территорию оцепили. С Эгоном велись трудные переговоры, одновременно пытаясь каким-нибудь способом попасть внутрь дома. Было понятно, что визит полиции не обрадовал хозяина, и он знал, почему сопротивлялся. Вдруг раздался сильный удар – с помощью специального приспособления выбили ставни в одном из окон старого дома, следом несколько человек в шлемах вломились в проем, а через несколько секунд прозвучал выстрел. Клаус вздрогнул, как будто стреляли в него. Только теперь он осознал, какая серьезная заварилась каша.

Быстро пробежали пожарные и врачи. Эгона вынесли из дома, погрузили в неотложку, которая тут же умчалась с включенной сиреной. Дом перевернули вверх дном. Залазили в каждую щель, простукивали стены. Человек двадцать, выстроившись в шеренгу, шли с шестами, вспарывая землю вдоль усадьбы. Клаус стоял перед веревкой с флажками усталый и опустошенный. Затем отошел в сторону, постоял, опершись о дерево, почувствовал свою ненужность и медленно побрел домой.
И только добрался до дивана, как сразу уснул. Снились кошмары. Эгон со страшным перекошенным лицом что-то кричал ему, а он, почему-то в прозрачном женском платье, бежал вдоль забора, пытаясь найти щель, чтобы выскочить наружу. Прыгал вверх, цеплялся за сучки, бежал дальше. Проснулся среди ночи весь мокрый. Дошел до ванной, кое-как умылся и до рассвета пил и пил холодный кофе на кухне.
Утром к десяти поехал к Вальтеру. Тот открыл дверь сонный и взлохмаченный:
- Я только в семь вернулся.
- Может, я попозже?
- Нет-нет, заходи. Я сейчас кофе поставлю…
- Только не кофе! Лучше воды.

Не дождавшись вопроса – и так было ясно, зачем Клаус пришел, Вальтер медленно рассказывал ему:
- Скоро об этом все газеты будут трубить. Этот дурень забаррикадировался, с ума что ли сошел. Сначала кричал, что приведет в действие ядерное устройство, если его не оставят в покое. Потом рыдал сквозь дверь, истошным голосом кричал, что это все она – почтовая марка, что они с братом не виноваты. Молился и просил у матери прощения. Когда группа захвата ворвалась, выстрелил себе в голову из охотничьего ружья. Медики сделали все, что могли, но он через час умер. Под старым дубом нашли тело его брата. Точнее, нашли Эгона, а застрелил себя Эдуард. Рядом с закопанным в землю трупом лежали пистолет и маска. Похоже, что Эдуарду сделали пластическую операцию, но это не точно. Сейчас изучают шрамы в нижней части лица. Из Нюрнберга эксперты работают. Есть предположение, что Эдуард убил брата после ограбления и поселился в его доме, предварительно проделав манипуляции с лицом.

Каролин уверила, что все идет хорошо. Прокуратура должна учесть: хотя и противоправными действиями, но Клаус принес пользу. Во всяком случае, есть рядом с негативным и позитивное мнение. Клауса еще раз вызвали в полицию. Водили на опознание, расспрашивали о родственниках братьев. По городу медленно поползли слухи, что почтальон помог найти убийцу и грабителя. Некоторые даже начали сочувствовать и делать предположения, что его несправедливо оклеветали и надо бы реабилитировать.
Дней через десять позвонил Вальтер и сказал, что заедет, есть разговор. Кивком поздоровавшись, он прошел в комнату и сел на диван.
- Не клеится там кое-что…Возникло подозрение, что Эдуард не убивал брата. Во-первых, отпечатки пальцев на пистолете не только его, во-вторых, на маске обнаружили следы крови. Видно, преступник кусал губы от волнения. Но группа крови не подходит ни Эдуарду, ни Эгону. Был кто-то третий. Ты ничего не замечал? Может быть, кто приходил, приезжал, письма кому-нибудь, намеки, вопросы?
Клаус сидел, наклонив голову. Он сразу не поверил, что Эдуард мог ограбить банк, а тем более убить брата. Он помнил их обоих. Всякий раз Эгон стоял у него перед глазами, в кепке, с кривой улыбкой на устах.
- Не знаю, нелепо все это.
- Он кричал о какой-то почтовой марке. Что это она все подстроила, она их обоих убила. Кто она?
Клаус поднял глаза. Они разгорались таким огнем, что Вальтер привстал…

…Они мчались к специалисту по маркам, а по дороге Клаус рассказывал то, о чем он считал ненужным говорить в полиции: о чем поведал ему Александр, что в книге, которую он купил, фотография одна, а на марке – другая.
Вальтер молча слушал. Никак не мог связать все вместе. Тем не менее, это была версия. Слабая, легкая, но версия.
- Да, еще, преступник в банке стрелял левой рукой, а Эдуард не был левшой, - пробормотал он, когда они приехали.
Они долго сидели и смотрели на миловидное женское лицо. Каждый думал о своем.
- Ничего не пойму, как почтовая марка могла убить их обоих, - наконец сказал Вальтер, - ты говоришь, что это реальная женщина, значит, ее можно найти. Или, по крайней мере, тех, кто ее знает. Поехали.
Они заехали к Александру, и тот слово в слово повторил рассказ о марке. Видно было, что у Вальтера созрел какой-то план. На следующее утро Вальтер опять позвонил Клаусу:
- Ты не хочешь со мной прокатиться на север Германии?
- Как я могу отказать такому приятному компаньону? – и вскоре они уже заказывали кофе в купе отходившего в сторону Гамбурга поезда.
-----------------------------7d71b528102a6
Content-Disposition: form-data; name="ahtml"

on

И вот - загорелось табло, прозвучал мелодичный голос стюардессы: «Уважаемые пассажиры, затушите, пожалуйста, сигареты, займите свои места в салоне, пристегните ремни безопасности. Через пять минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Мюнхена».
Самолет легко коснулся взлетной полосы, переложенный реверс тормозил громадную машину. В салоне раздались редкие аплодисменты. Андре быстро провел заключительные полетные операции. «Опоздали из-за встречного ветра на пятнадцать минут, - подумал он, глянув на часы, - но, может, еще успею».
Ему не хотелось опаздывать в такой день, чтобы она ждала и нервничала. Ведь за несколько минут ожидания женщине в ее состоянии могут прийти в голову самые неожиданные мысли. Например, что он передумал и не прилетел за ней, что она не нужна ему. Он не хотел ее огорчать и поэтому, выйдя из самолета, почти бегом направился к стоянке такси на площади, где они договорились встретиться.

* * *
Томас был высоким, грузным человеком лет пятидесяти. Взглянув сверху на Вальтера, он гаркнул:
- Чего надо?
- Поговорить.
- Я что, должен?
Вальтер вытащил сохранившийся у него полицейский знак.
- Ну и что?
- Ничего, поговорить надо. Когда-то женщина у вас одна, дизайнер, марку испортила, фотографию своей дочери туда поместила. Помнишь?
- Тереза. Нет ее уже. Померла.
- Знаю. Расскажи о ней.
- А что рассказывать… Несчастная женщина. Семью не сохранила. Рано из жизни ушла. Весь сказ.
- А дочь?
- Анна. Я ее всего пару раз видел. Красавица и умница. Неудачно вышла замуж. Эдуардом он звался, что ли. Механик. В Нюрнберг они уехали. Больше ничего не знаю.
У Клауса похолодело внутри. Анной звали жену Эдуарда. Вальтер продолжал «пытать» Томаса, а Клаус дергал его за рукав, несмотря на бросаемые на него уничтожающие взгляды. Когда вышли на улицу, Вальтер бросил:
- Ты что, потерпеть не можешь?
- Не могу. Анна – это жена Эдуарда. Это она в Нюрнберг уехала. Боже мой! Неужели?
Вальтер застыл лишь на мгновение, затем рванул в сторону стоянки такси, не обращая внимания на оставшегося стоять столбняком Клауса. Они успели на ночной поезд в Мюнхен. С вокзала он позвонил сыну. Долго говорили. Поспать в поезде не удалось. Мешали мысли, стук колес и остановки. Утром небритые, с красными глазами вышли в Мюнхене, пересели на трамвай и поехали.
- Они уже, наверное, здесь, - сказал Вальтер и не ошибся.
Возле дома стояли три полицейские машины, внизу два полисмена загородили собой вход. Вальтера впустили, а Клаус ходил взад-вперед по улице. Когда толпа в штатском вывалила из подъезда и побежала к машинам, Вальтер махнул рукой Клаусу, и они уселись в маленький автобус на места, где обычно возят правонарушителей. Водитель, включив сирену, рванул к аэропорту.
- Подруга все рассказала. Это Анна ограбила банк, а подставила Эдуарда. Все голову ломали, как можно с двадцати пяти метров из пистолета попасть между глаз охраннику. А она – член двух стрелковых клубов, мастер спорта по стрельбе. Наверное, она же заставила Эдуарда сделать пластическую операцию, чтобы он стал похож на брата, психологически на него давила. Нашлись фотографии, где она в молодости. Копия, как на почтовой марке. Подруга говорит, что несколько часов назад она уехала с любовником в аэропорт. Если успеем, будем брать. Если успеем…

* * *
Как и в первый раз, он увидел ее издалека. Идя быстрыми шагами ей навстречу, Андре подумал, что за эти годы она не сильно изменилась. Стала более уверенна в себе, прибавилось морщинок, но в целом была такая же, как десять лет назад. Только в этот раз она, ожидая его, заметно нервничала. Они обнялись при встрече, ему хотелось ей сказать много теплых и нежных слов, как долго ждал он этого момента и не верит, что сейчас он заберет ее с собой и больше никогда не отпустит. Но, глянув на нее, решил с этим подождать. Его любимая женщина выглядела напряженной и натянутой как струна.
- Анна, ты сегодня не такая, как обычно. Такой я вижу тебя первый раз.
- Да, но я не каждый день ухожу от мужа и так резко меняю свою жизнь? Может, этого со мной больше никогда не случится? – она пыталась шутить, но видно было, что думает совсем о другом.
-Наверное, я должен понять ее состояние и ничему не удивляться, - подумал Андре про себя, а в слух спросил:
- У тебя много вещей с собой?
- Нет, вот чемодан, который я бы хотела, чтобы ты сам пронес к самолету, так будет быстрее, а я возьму вот эту сумку.
- А почему – быстрее? Мы спешим? Самолет – наш, нам никто не указ. Наш вылет только частично зависит от распоряжений наземной службы. Она в любом случае найдет «окно» для нашего вылета.
- Я понимаю, родной, но мне хотелось бы оставить эту страну побыстрее. Слишком тяжело мне далось решение, я и сейчас чувствую вину перед мужем. Ему, бедному, тоже нелегко. Мне хочется быстрее окунуться в новую жизнь, чтобы тяжелые мысли не так сверлили голову.
Объяснение, выдвинутое ею, было немного сбивчивым, но в данной ситуации можно было сделать скидку на нестандартную ситуацию. Он подхватил чемодан, показавшийся ему тяжеловатым для того количества одежды, которое могло бы в нем поместиться, но не придал значения и двинулся к зданию аэропорта. Проходя через служебный вход, кивнул головой знакомому офицеру таможни.