Мы стояли под апрельским теплым солнышком посреди школьного двора у всех на виду. Я смотрел на неё и молчал. -Чего ты хочешь от меня? – довольно грубо произнес я.
-Ничего, я просто хотела, чтобы ты знал. Ты сейчас так расстроен, что жалко смотреть, и я подумала, может моя любовь прибавит тебе оптимизма. Ведь всегда легче на сердце, если тебя кто-то любит, несмотря ни на что и принимает таким, какой ты есть. Так, что не расстраивайся, футбол – это не самое страшное в жизни.
Она взяла меня за руку, подержала, потом отпустила, улыбнулась и ушла. А я стоял и смотрел ей вслед. Меня мучили противоречивые чувства – с одной стороны я мысленно смеялся над этой детской наивностью, с другой – все же приятно, когда тебе признаются в любви (может она и не такая недотрога, как ставит из себя), а с третьей – обида за проигрыш все-таки не прошла, а это было досаднее всего. Во мне нарастало раздражение – я почувствовал себя обманутым.
На следующий день весь класс знал об этом признании. Я сказал Вовану, а он, как полагается, растрепал всем. Девчонки смеялись за её спиною, ребята нагло подкалывали. Она была бледна, серьезна. Больше я ничего не заметил. А в следующий четверг пацаны с нашей школы, потеряв всякий страх, и, наверное, уважение к ней, естественно по моей вине, поймали её после уроков, и стали приставать. В той компании был и я. Она пыталась отбиться руками, сумкой, но не кричала. Наверное, во мне еще оставались какие-то остатки совести – я махнул рукой, и все отстали от неё. В общем, домой она пришла в порванной на груди школьной форме.
На уроки она больше не приходила, её семья переехала в другой район, и она, соответственно, доучивалась последний год в другой школе. Что я думал добиться этим идиотским поступком, до сих пор четко не понимаю. Наверное, в каждом человеке живет страсть ко всему запретному. «Она недотрога! Но она призналась в любви! Строит из себя, значит! Так, проучим её, чтобы не выделывалась!» – эти нелогичные выводы казались тогда нашей ораве вполне правильными и убедительными. Какие мы были лоботрясы! А, может быть, просто хотелось посмотреть, все ли в порядке там у этой недотроги? Не знаю.
После этого Егорскую Татьяну я никогда не видел, думал о ней раза три-четыре, когда пробуждалось раскаяние, вспоминал её молящие глаза, озлобленное лицо и руки, худые, как палки руки, которыми она прикрывала грудь.
Да, неприятно было все это вспоминать… Как она может разговаривать со мною после такого, хотя прошло столько времени. Чувство вины захлестнуло меня, вспомнились строки какого-то стихотворения:
Когда мне пятнадцать было,
Осенний дождик зябко моросил,
Одна девчонка так меня любила,
А я её ни капли не любил.
Из глаз её огромной поволокой
Струился затаённый огонек,
Я знал, что поступаю с ней жестоко,
Но полюбить её никак не мог.
Смеялся я, жестокостью доволен
В избытке юношеских сил,
Теперь я сам печалью этой болен,
Которой я девчонку изводил.
Она меня теперь не замечает,
Она смеётся больше в 1000 раз,
И мне сейчас на свете не хватает
Её огромных синих глаз.
И вспомнил я, как мне пятнадцать было,
Осенний дождик зябко моросил,
Одна девчонка так меня любила,
Зачем я ту девчонку не любил?
Я посмотрел в окно – шел дождь, капли, словно, слезы лились по стеклу и исчезали, новые – сменяли их. Мне захотелось плакать от бессилия.
Ну, и ситуация! Взрослый мужик, а так раскис. Сначала я подумал, что с моей стороны это просто поклонение прекрасному, мимолетное увлечение красивой женщиной, но наваждение не проходило, оно росло со стремительной силой. И каждый день, в который я мельком, пусть хотя бы из окна, не видел её, становился для меня прожитым зря. Я стал курить, много курить, это давало какое-то расслабление. Мысли постоянно были заняты ею, Татьяной Леонидовной, теперь. Посоветоваться я ни с кем не мог, мама видела, что со мною что-то происходит – я сам чувствовал, что стал другим, я больше не смеялся, я мало говорил, а постоянно думал и думал.
Что оставалось? Разговор, откровенный разговор с нею. А захочет ли слушать меня она? Зачем ей все это? Ответ напрашивался сам собой – не за чем! Она вполне счастлива и самодостаточна. Но я понял одно – мне самому это признание необходимо, как воздух, как, наверное, нужно было и ей пятнадцать лет назад. Да, я боялся отставки! Будет дан отпор или, что ещё хуже равнодушие, как смогу я с этим жить? Внутренний голос канючил – «сможешь, как раньше жил, так и теперь – СМОЖЕШЬ! »
И я решился. На кафедре, где работали мама и Татьяна, отмечали юбилей одного из сотрудников. В разгар всеобщего веселья появился я, и, как полагается, опрокинул рюмку-другую за здоровье именинника, ну а если честно, то для храбрости. Я сидел за столом и наблюдал за нею. В моей душе рождались какие-то новые чувства, которые до этого были не свойственны моему организму: я ощутил прилив нежности, захотелось подойти обнять её, приласкать. Я, черствый мужчина, был на грани сентиментальных слез. Я не мог медлить ни секунды и, набравшись смелости, пригласил Татьяну на танец, незаметно, как мне казалось, весом своего тела вытеснил её из зала в коридор. Она особо не сопротивлялась, только глаза полны были страха и удивления. Когда мы попали в коридор, она с такой силой оттолкнула меня, что я с трудом удержался на ногах. Теперь удивляться была моя очередь. Она развернулась и хотела уйти, я дрожащими руками схватил её за локоть:
- Тань, ну, Тань…
- Я думала теперь ты не осмелишься на это, но видно все дело во мне: я все ещё кажусь тебе …Я… - её голос задрожал. Чувствовалось, что ещё совсем немного, и она расплачется.
- Нет, нет, Танечка, девочка, нет. Ты все не так понимаешь, - голос срывался. От выпитого спиртного язык не хотел слушаться, но я должен был ей все сказать до конца, - Таня, послушай…
Я увидел, что по её щеке бежит тоненькая струйка. «Что это, - подумал я, - неужели слеза». Я подошел к ней настолько близко, насколько мог, она не отстранялась. От неё пахло дорогими духами. Я обнял её крепко-крепко и ощутил, что у меня открылось второе дыхание, я ощутил вкус жизни, я поверил, что все наладится, я почувствовал что-то настоящее, родное, я был счастлив, как говорят, безмерно и боялся лишь одного, что это все закончится. И я рискнул: я медленно приблизил свои губы к её губам и легко нежно поцеловал её. Она ответила, но, как будто очнувшись, быстро отвернула голову.
- Я тебя очень люблю, Таня, очень, очень. Прости меня за все. Давно хотел тебе сказать. Я пропустил тебя, проглядел, я просто был слеп, Таня, ничего не говори, я знаю, что мы созданы друг для друга, мы должны быть вместе, - шептал я ей на ухо.
- Мой муж тоже так считает, - улыбнулась она.
- Таня, Таня, Таня. Нет никакого мужа, есть ты и я. Прости меня, если сможешь. Сейчас я хочу быть с тобою. Ты для меня единственная.
Она попыталась отстраниться. Я, почувствовав это, ещё крепче сжал обручем руки вокруг её тонкой талии и прильнул к напряженному телу, которое должно было хотеть меня. По крайней мере, я в любой момент готов был с жадностью наброситься на неё.
- Нет, не убегай, нет.
- Андрей, у меня семья, дочь, муж, обязательства.
- Таня, я не смогу без тебя, я, сейчас только, понял, что значит любить, и я не хочу потерять тебя до конца не найдя. Я чувствую, что именно ты моя половинка.
- Ты знаешь, много лет назад, за эти слова я отдала бы все, а теперь я не знаю, что сказать, - в её голосе промелькнул холод. Но я выдал:
- Я вижу, что ты тоже неравнодушна ко мне, не иди против своего сердца, откройся мне.
Она помолчала, на её лице появилась горькая усмешка и, губы промолвили мой приговор:
- Я Вас люблю, к чему лукавить,
Но я другому отдана,
И буду век ему верна.
Повисло молчание.
- Другими словами – я верная жена своему мужу. Но открою правду, те чувства, которые в детстве я испытала к тебе, были самыми яркими и, как получается, нерушимыми. Я не стесняюсь говорить об этом, как не стеснялась и тогда, но боль в сердце осталась, как не крути.
Я обнял её еще крепче, как будто боялся, что она выскользнет и исчезнет. По моему лицу текли слезы – это были слезы счастья, она любила меня, я это знал теперь наверняка. То, что на данный момент я получил отставку, меня совсем не волновало, сейчас я возродился к жизни и был готов к новым испытаниям. Я знал, что её боль и обиду смогу излечить только я и был готов к этому. И скажу, честно, я уже тогда был уверен, что мы будем вместе.
С этого момента и началась моя настоящая жизнь.
